оказалась крошечная уборная без окон, с раковиной и унитазом. На крючке висела белая ночная рубашка. Натянув рубашку, она пошла ко второй двери, чувствуя, как поскрипывают под ее босыми ногами доски пола. Дверь была заперта.
– Какого черта?
Она постучала в дверь.
– Ау? Ламия? Кто-нибудь здесь есть?
Ничего.
Она постучала опять, сильнее, и услышала приближающиеся по коридору шаги. В замке повернулся ключ, раздался щелчок, и внутрь комнаты осторожно заглянула Ламия.
– Ламия, почему я была здесь, взаперти?
– О, дитя мое. Прости, пожалуйста, но ты была в таком состоянии! Я боялась, что ты, не помня себя, куда-нибудь забредешь.
– Где моя одежда?
– Ты хочешь есть, душа моя?
– Что? Нет. Мне просто нужно одеться.
– Ну-ну, не нужно так волноваться. Давай-ка, забирайся обратно в кровать, а я пока соображу тебе что-нибудь поесть. – Она начала было закрывать дверь, но Триш уперлась в нее ладонью.
– Я не хочу обратно в кровать. – Триш надавила на дверь, но та не поддавалась – Ламия держала ее с другой стороны. – Что вы делаете?
– Ты не в себе. Тебе нужно лечь обратно в постель.
– Ламия, я очень благодарна вам за заботу, но я в порядке. Правда.
Пожилая женщина все так же держала дверь.
– Ламия, дайте мне пройти. – В этот раз Триш толкнула дверь как следует и протиснулась в коридор. В горле у нее страшно пересохло; она прошла на кухню и налила себе стакан воды из-под крана. Из кухонного окна ей было видно солярий, и она подумала о Чете, который лежал внутри, один.
Она сделал долгий глоток и прикрыла глаза, чувствуя, как ей становится лучше. А когда открыла – Ламия была уже рядом – отражение в оконном стекле. Триш вздрогнула, чуть не уронив стакан. Повернулась.
– Вы меня напугали.
– Прости, дорогая. Просто не хотела выпускать тебя из виду. Ты не в себе.
Триш захотелось, чтобы старушка перестала уже это повторять.
– Ламия, я хочу пойти в солярий. Мне нужно опять увидеть Чета.
– Но его там нет.
– Да? Где он?
– Мы похоронили его сегодня утром.
Триш глядела на Ламию, не веря своим ушам.
–
– Внизу, рядом с его матерью.
– Вы похоронили его без меня? – Триш начало трясти, и ей пришлось поставить стакан. – Какое вы имели право!? Какое…
– Тихо, дитя, – сказала Ламия так резко, что Триш застыла от удивления. – Ты в этом состоянии уже два дня. Несешь непонятно что, то и дело теряешь сознание. Кто-то должен был позаботиться, чтобы все было как следует. Мальчика следовало предать земле.
– Мы не могли никуда его отвезти, никого позвать, а то начались бы неприятности. Твой отец узнал бы, приехал бы за тобой. Что бы тогда случилось с твоим ребеночком? Скажи мне.
Триш знала, что бы тогда случилось. Ребенка бы у нее забрали и отдали бы в чужие руки. Она никогда бы даже лица своей дочери не увидела.
– Ламия, простите. Просто… Просто мне хотелось увидеть Чета – хотя бы еще один раз.
– Может, я погорячилась, – сказала Ламия гораздо мягче. – Мы все сейчас не в своей тарелке. – Она положила руку на плечо Триш. – Завтра мы сходим на могилу, проведаем его… Когда будет светло.
Триш глянула в окно. Солнце только начало садиться.
– Если вы не против, я хотела бы пойти к нему прямо сейчас. Пойду обуюсь. – Она вышла из кухни и поднялась по лестнице наверх, в ту комнату, где ночевали они с Четом. Она вошла и застыла – вещей не было. Даже белье с кровати исчезло. Будто их здесь никогда и не было.
Ламия ждала ее внизу, у лестницы, с чашкой чая в руке.
– Ламия, где мои вещи?