перевела она.
– Нет.
Тогда Шеннон вручил ей целый абзац. «Вас схватил Саванный Скиталец. Никодимус видел, как между ним и вами что-то мелькнуло, прежде чем он до вас добрался. Мы опасаемся, что эта тварь как-то на вас воздействовала».
– Со мной все в порядке, – заверила Франческа. – Если не считать временной глухоты.
Шеннон что-то произнес встревоженно.
– Что?
Помедлив, он протянул ей еще фразу. «Мы не уверены, что временной».
Франческа выпрямилась.
– Почему?
«В присутствии Скитальца оглохли все, кроме Никодимуса, но у нас слух уже восстановился. Может быть, у вас имеются еще симптомы?»
«Никаких», – написала она в ответ и поднялась на дрожащие ноги.
– Все хорошо, – произнесла она вслух.
Перед ней вырос Никодимус, на лице которого читалось подобие сочувствия и жалости.
– Я же сказала, все в порядке! – вскипела Франческа.
Никодимус с Сайрусом вздрогнули. Видимо, громковато вышло. Теперь рядом оказался Сайрус. Что они все уставились на нее, как на покалеченную собаку?
– Не надо… – понизила голос Франческа. – Оставьте меня в покое.
Но Сайрус с Шенноном, наоборот, подошли еще ближе, переговариваясь между собой, а Никодимус заглянул ей в глаза – словно ища там что-то. Франческа посмотрела умоляюще, он понял и отвел взгляд. К нему обернулся сперва Шеннон, потом Сайрус. Кажется, спорят. Шеннон шагнул к Никодимусу, Сайрус коснулся Франческиной щеки и быстро зашевелил губами.
– Я не слышу! – огрызнулась она, и глаза вновь защипало от слез.
Сайрус вопросительно изогнул брови. Владея лишь сарсайей, он не мог воспользоваться ни другими магическими языками, ни общим, чтобы переписываться рунами. Кажется, снова что-то говорит. Он потянулся к ней, но Франческа отдернула руку.
– Проклятье, я тебя не слышу! – рявкнула она и отошла на другой край волшебного круга. К счастью, Сайрус за ней не потащился.
Избавившись наконец от жалостливых взглядов, Франческа всей душой понадеялась, что никогда не заставляла пациентов чувствовать себя так, как только что заставили ее. Перед глазами замелькали изощренные способы довести до сведения этих мужчин – нет, всех мужчин на свете! – что понимания Всевышний им отмерил не больше, чем котлу с кипящим клеем.
Слезы вдруг вновь хлынули потоком, а руки задрожали. Франческа сосредоточилась на том, чтобы унять прерывистое дыхание и судорожные всхлипы. Ее пугало и унижало, что она не чувствует, слышна ли ее истерика остальным. Постепенно дыхание успокоилось, и Франческа занялась слухом. Точнее, его отсутствием.
Напрягаясь изо всех сил, она постаралась разобрать хотя бы шепот. Тщетно. Даже не тишина, просто ни-че-го. Она щелкнула пальцами у самого уха. Снова ничего. Она постучала по выпирающим за ушами косточкам – удары ощутила, а отдающую в череп легкую вибрацию – нет.
Тогда, вздохнув поглубже, Франческа принялась вспоминать, когда что-то слышала последний раз. Наверное, еще вечером? Или когда вставала в туалет? Но почему-то с той поры никаких звуков не припоминается. Зато она точно говорила с Сайрусом до того, как заснуть, значит, воспринимала его голос. И все равно, как она ни старалась, вспомнить сам голос не получалось. Слова – да, все до единого, но не звучание. Они вставали перед глазами, будто написанные.
Руки затряслись сильнее – Франческа поняла, что не может произнести про себя ни одного слова. Ее зовут Франческа, но как это звучит?
– Сайрус, – выговорила она на пробу. – Никодимус.
Оба кинулись к ней почти бегом. Следом за ними плелся Шеннон.
– Я не помню звуков, – попыталась объяснить Франческа, осознавая одновременно, что машинально воспроизводит движения речевых органов – рта, языка, губ, гортани, – но тон, тембр, частота звуковых колебаний для нее загадка.
Шеннон, шагнув из-за спины Сайруса, протянул Франческе золотую фразу. «Что вы хотите сказать?»
Франческа откашлялась.
– Что Саванный Скиталец лишил меня не только слуха. Или вовсе не лишал слуха. Он изменил часть моего сознания, отвечающую за восприятие и обработку звука.
Мужчины переглянулись в растерянности.
– Только этим я могу объяснить, почему не помню и не могу воспроизвести мысленно ни одного…
Шеннон перебил ее очередной рунной фразой: «Простите, магистра, ничего не разобрать».
