И тогда она тоже, не удержавшись, засмеялась в голос.
– Небесное пламя, Вив! – полушепотом восхитился Лотанну. – Ты нарочно, что ли? Юный Лотанну! Только что мысли не угадывает! Погасшая преисподняя, что за цирк?
– Создатель помилуй, я бы все отдала, чтобы увидеть лицо этого иерофанта, когда я с ним заигрывала.
– Бедняга! – ухмыльнулся Лотанну. – Он тут перед своей павой щеки надувает, а ты одним-единственным словом заставляешь их заалеть, как зад бабуина.
Вивиан затряслась от хохота, пришлось даже руку к груди приложить, чтобы унять участившееся дыхание.
– Ну не счастье ли оказаться здесь, вдали от всех распрей? Как в юности…
– В моей юности. О том, что творилось в мире во времена твоей юности, боюсь, исторических хроник не сохранилось.
– Не заводи меня, – усмехнулась Вивиан. – Я уже почти забыла, как прекрасно не испрашивать разрешения Долгого совета на каждый чих и не спорить до хрипоты, чем это чревато для будущего Альциона.
Соседний стул скрипнул под усевшимся Лотанну.
– Пламя ада, у меня Альцион уже в печенках сидит. Слава Создателю, все повернутые на пророчестве академики сейчас по уши заняты Огуном, а Долгий совет знать не знает, какие беседы мы тут ведем.
– Не знает и никогда не узнает. – Вивиан помолчала. – Удалось тебе присмотреться к городу во время полета?
Написанное Лотанну заклинание позволяло (как именно, для Вивиан оставалось загадкой) «разглядеть» четвертичные мысли других чарословов.
– Было три сущности в святилище, мысливших магическими текстами, но на таком расстоянии видно лишь контуры, – сообщил он с досадой.
Вивиан потерла подбородок, пытаясь представить, каково оно – различать чужие мысли. Лотанну как-то дал ей попробовать, набросив на голову тонкую золотую сетку, и тогда, в этом измененном состоянии сознания – гибрид мозговой деятельности и чар – она поняла. Она видела, как формируются в голове Лотанну четвертичные мысли; видела, как они зреют и растут в процессе беседы, как они объединяются с ее собственными четвертичными мыслями, образуя что-то новое.
Но как только Лотанну снял чары, способность исчезла. Вивиан тогда словно очнулась от сна – абсолютно логичного и понятного, но мгновенно превращающегося в бессмыслицу после пробуждения.
– Три сущности в святилище, порождающие четвертичные мысли… – задумчиво проговорила Вивиан. – Только в святилище? Больше нигде?
– Я не видел.
– В таком случае одну вычеркиваем – это канонистка.
– Определенно. Схожий рисунок я наблюдал у других мелких богов.
– А еще двое?
– У обоих рисунок мыслей был незнакомый, – припомнил Лотанну. – У более сильного, к тому же, достаточно тревожный. Стремительные мысли, закручивающиеся вихрем. У меня создалось впечатление власти и… уязвимости.
– Тайфон.
– В святилище?
Вивиан кивнула.
– Это подтверждает наши подозрения насчет Кейлы. А третий «мыслитель»?
Молчание.
– Обычно такая тишина означает, что ты хмуришься.
– Я хмурюсь.
– Давай я за тебя похмурюсь, а ты расскажешь про третьего.
– Я уже не уверен, было это одно сознание или множество, объединенных одной думой. Какая-то зыбь, сливающаяся с фоном, – как медуза в океане. Смотришь и видишь то медузу, а то воду сквозь нее.
– Незавершенный полудракон, о котором подозревала наша агентура, – убежденно проговорила Вивиан.
– Полагаешь? – усомнился Лотанну.
– А кто еще?
– Кто-нибудь совсем неожиданный. Будем уведомлять Долгий совет?
– Ни в коем случае, – замотала головой Вивиан. – Узнай сепаратисты, что Никодимус поблизости, они сбегутся толпой. И тогда плакали наши замыслы. Какое тут восстание иерофантов, если в город нагрянут чарословы-сепаратисты? Даже если привести в действие запасной план, сепаратисты и политеисты все равно друг друга найдут. И тогда волшебник пойдет на волшебника, иерофант на иерофанта, в потасовку вмешаются мелкие боги, и от города камня на камне не останется.
– Но если полудракон способен…
