— Святой отец, а в ларце-то моем что? — вопросил барон.
— Стейнтоды хотят уничтожить живое Слово — то, что абсолютно не поддается их символьной структуре, что непонятно им и мешает заполучить окончательную власть над людьми. Уничтожить то, что хранится у вас, барон. И уничтожить стены, годы служившие убежищем Слову и пропитавшиеся его силой. Вы храните последнее Слово Господа, произнесенное им на кресте. — Глаза священника словно осветились изнутри. Осветились гневом. — А Святой престол посчитал существование Слова еретической выдумкой.
Их беседа была прервана появлением Фридриха:
— Ох, ваша светлость… Они снова идут на приступ, только теперь… теперь…
— Упади башня — мы б услышали!
— Ох, нет, еще хуже… — Насмерть перепуганный вервальтер даже не заметил, что перебил хозяина.
— Поздно, — прошептал Родгер, прикрыв глаза.
— Несите меня на стену!!! — Еще никогда барон Ульрих фон Хинтерн так остро не ощущал собственное бессилие.
Светало. И снова все пространство вокруг замка было занято. Но не людьми. Оно оказалось изрисованным все теми же непонятными знаками. Даже темные воды Рейна вдоль берега были покрыты размалеванными плотиками на якорьках.
— Когда ж они успели?! — чуть не зарычал барон.
— Думаю, они рисовали заранее. А теперь просто принесли и разложили куски дерна в нужном порядке, — ровно сказал Родгер.
— Сколько ж намалевали, сукины дети… Списки, списки — черт знает что такое… — бормотал барон.
Родгер вдруг выпрямился. Радость, сомнение, надежда разом отразились на его лице:
— Дайте мне ларец со Словом.
— Переговоры хотите? Не поздно ли? — угрюмо буркнул барон. — И послушайте, я определенно где-то вас видел…
— Ай, варум? Ай, дарум, — вдруг широко улыбнулся священник, сверкнув белыми зубами. Лицо его стало как будто моложе.
— Господи! Родгер! — ударило, наконец, узнавание. Теперь барон произнес это имя уже иначе.
— Думал, уж и не узнаешь, Ульрих.
— Сколько ж лет-то прошло!
— Много, Ульрих, много… Не виделись с тех пор, как я привез тебе ларец со Словом. Да, как видишь, не особенно его жаждал Святой престол.
— Что-то не слышно о тебе было. Ты сильно изменился. Подумать только, ты когда-то носил цвайхендер…[8] Хотя — ха! — я тоже не похорошел с тех пор.
— Диспуты о существовании Слова и его сути закончились ничем. Орден Слова разогнали, Великого магистра сожгли, а меня вот отправили в вашу глушь. Хотя тоже могли сжечь. Мне долго пришлось доказывать свою невиновность там, куда лучше не попадать. — Лицо Родгера дернулось, но он тут же снова вернул улыбку. — Однако я тороплюсь. Поговорим и выпьем, когда я вернусь.
— Так ты теперь священник, а священники не пьют, — ухмыльнулся барон.
— Ну вот еще! Меня ж в еретики записали.
Принесли ларец. Барон и священник несколько минут молчали.
— Послушай, Родгер, — заговорил, наконец, барон, уже не разыгрывая веселость, — если бы я мог сейчас пойти с тобой…
— Но ты не можешь. И если ты поставишь на стены всех своих людей, способных держать оружие, то расстояние между ними будет не меньше ста футов. А если выведешь в поле весь свой убогий гарнизон — полягут все. Ты же никогда не был дураком, барон.
— Останься!
— Уведи людей из замка. Они ценнее подвалов, забитых рислингом и киршвассером. Спаси людей, Ульрих! А мне открой ворота.
По знаку фон Хинтерна открыли ворота и опустили подъемный мост.
— Родгер! — окликнул барон. — Ты сам положил Слово в ларец?
— Нет.
— Тогда откуда ты знаешь, что оно там лежит?!
— Я верю.
Родгер, с ларцом в руках, медленно шел по полю, усеянному письменами. Долго приглядывался, шевелил губами, считая гласные, подбирая согласные.
— Что же здесь может быть написано… Что-то такое, что было их силой, когда они еще были людьми, когда были личностями, когда были счастливы… Что-то, что они теперь отдают, что-то сильное, дающее им, теперешним, власть над камнем и твердью…
Будто в ответ на слова Родгера земля задрожала, как если бы вулкан в ее недрах готов был проснуться и разорвать в клочья все вокруг.
— Не может быть, — вдруг пробормотал он, остановившись как вкопанный. — Господи, помоги мне…
