Я рассматривала повисшую на пальце линзу – серебристую, блестящую, еще теплую – и мне было странно. Интересно, почему все так вышло: закончившийся день упорно не желал просто уйти, просто стать вчерашним. Ему не хватало какого-то последнего глотка, последней оценки, додуманной мысли.
Я сидела перед зеркалом, смотрела разными глазами на кончик своего пальца. Я размышляла, как избавиться от странного дня. А заодно – почему мне так хочется от него избавиться.
Все, что держало этот день при мне, все, что держало меня в этом затянувшемся сегодня, так или иначе связано с ним. Связь была похожа на ауру открывающегося микрокосма: сын директора втягивал меня во что-то, словно сам был Ангелом.
Все шло не так. Все. И провал Белой группы, и замена, и участие Куарэ в нейтрализации Ангела… Я могла множить союз «и» еще очень и очень долго – в такт своим мыслям, в ритме сбивчивых переживаний.
Это был плохой день и отвратительный вечер. Я подготовилась к урокам, сделала все по дому и провела лишних десять минут в сети. Часы в трэе застыли, будто я уже была внутри Ангела.
Убийственная мысль, способная свести с ума. Внутри раскрытого микрокосма исчезает многое, и время – в первых рядах. Там пропадают и другие нужные разуму абстракции – ощущение реальности, например. Там действуют законы сна, дурного кошмара, и стоит только поддаться… Собственно, не стоит.
Ассоциации немедленно потащили из памяти образы.
Я вздрогнула. Линза стекла с моего пальца и упала на стол. Она поблескивала в свете лампы – яркая и колючая, а мне было холодно под халатом: холодно смотреть на нее, холодно вспоминать, холодно переживать самый первый раз, когда я осознала, что совершила.
Вторую линзу я чуть не вынула вместе с глазом.
Что с тобой, Соня? Ты ревнуешь? Боишься лишиться опоры под ногами? Потерять убийственный смысл остатков жизни? Или ты просто не можешь смотреть, как рядом, на твоих глазах кто-то проходит твой путь? С самого начала?
Все верно. Я ставила чайник на плиту, смотрела в ослепшее окно – окно в ночь. Успешно найденная рана кровоточила от прикосновений. Странный образ усиливался тем, что меня морозило, словно от настоящей кровопотери. Я отвернулась от черного окна, в котором отражалась кухня и бледный призрак в халате, и посмотрела на полочку с чаями. Белый, зеленый, черный. В отдельных баночках – жасмин, палочки корицы, мята, бергамот. Даже базилик – его подарила мне Николь, уверенная, что чай нельзя испортить ничем.
Даже базиликом.
Я протянула руку и достала корицу. Не знаю даже почему. Просто здесь, на кухне, где даже зеркало было ненастоящим, где уже не было моих фальшивых глаз, я ощутила спасительное безразличие. Уходил во вчера странный день, уходила неясная обида, сочувствие, замешанное на страхе и раздражении.
В комнате оказалось теплее, чем я думала, в кресле – куда мягче, чем могло бы показаться. Чашка грела руки, на кухне журчал холодильник, за стенами домика – осень. И все. Я поднесла чашку к лицу, прислушалась к тому, как звучит дыхание, ощутила, как запотевают губы и нос. Чай снова победил.
Даже притча такая была, вспомнила я. О том, как мастер чайной церемонии одержал победу над ронином. Дзэн-суть притчи, конечно же, не в чае, но, с другой стороны, слова «притча» и «дзэн» очень плохо соседствуют со словосочетанием «единственный смысл».
А вот чай… Чай однозначен.
Это сон.
В такие часы – часы здесь, минуты там – меня всегда мучает грусть. Понимать, что ты во сне – это печальное понимание. Ты смотришь фильм, сопереживая героям только в самые яркие моменты. Это, по-моему, ужасно. Я помню все, что мне снилось, четко отделяю сон от яви, и сон… Он мне безразличен. Не уверена, что права в своих сравнениях, но, наверное, как-то так относятся к клиентам проститутки.
Я лежала в кровати, смотрела сон, одновременно шла скучным коридором в этом самом сне и размышляла. Мысли тоже были никакие: как сон, как коридор, как укол. Еще было слегка интересно, почему из всех вариантов сравнения подсознание выбрало проститутку.
