Замена

– Прости, но мне нужно твое внимание, Витглиц. Я не со шкафом пришла поговорить.

Фарфор. Я вспомнила: на мой семнадцатый день рождения Кристиан уничтожил все вазы в больнице.

– Итак. Все просто: я слежу, чтобы он не переходил черту.

– Черту?

– А. Ты умеешь разговаривать, – кивнула Малкольм. – Да, черту. Мне не нужны трупы детей и открытая демонстрация способностей проводника. Свихнувшегося проводника. Что же до тебя… Он брал тебя, когда ты хотела и когда не хотела. Когда едва понимала, на каком ты свете. Он уносил тебя на крышу больницы и показывал город. Он мучил медперсонал на твоих глазах…

Ее глаза расширялись, и она вгоняла за воспоминанием воспоминание – под кожу, в нервы, прямиком в ELA. Образы были нечеткими из-за боли, но там было прошлое. Это была прошлая я.

Я – это я.

– …Скажи мне, Витглиц. Скажи, почему после всего этого ты не осталась его куклой?

Я стояла, опираясь на стол. Я дышала – и пыталась делать это не так громко. Не так часто. Не так больно. Джоан сидела на своем стуле и поправляла отвороты пиджака.

«Я ее оттолкнула».

Малкольм поправляла одежду, и снова что-то не так было с ее лицом.

– Держи. Нам действительно нужно поговорить.

В ее руке была сигарета.

– Ни миллиграмма никотина, – кивнула она. – Просто легкий наркотик. Не хотелось бы предлагать тебе укол.

Я смотрела на нее и молчала: я не знала, что сказать. Вопрос «почему «не хотелось бы»?» – не в счет.

– Хорошо. Я начну.

Она села на пол, старательно подтянув штанины. Она достала зажигалку, и я ощутила, что хочу сбежать. Сигарета уже тлела у ее губ, я едва видела внимательный синий взгляд. Но Малкольм знала о никотине, и ее дурацкая, детская поза на полу была такой странной, безоружной, а моя боль – такой сильной, что я села напротив.

– Молодец, – прищурилась она из-за дыма. – Держи.

Я приняла тлеющую сигарету. Казалось, она прожжет мне руку.

– Тяни осторожно, – предупредила Джоан, подбирая под себя ногу.

Потом мы молчали. Я кашляла, и звоном отдавалась в голове оглушенная ELA. Все вдруг становилось маловажным: и боль, и, то, как я дрожала в прихожей среди своей бывшей одежды. Малкольм исподлобья изучала меня.

«Синие глаза. Как у Куарэ».

– Мне надо понять вашу связь, Витглиц. Иначе я не справлюсь, понимаешь?

Я кивнула и услышала смешок в ответ:

– Запомни, я нечасто обещаю не справиться.

Я смотрела со стороны на эту комнату, откуда-то из-под потолка. Мы сидели на ковре, вился дым, и что-то растворялось, уходило прочь: глупость ситуации убивала страх.

Я курила.

Я курила наркотик.

Сидя на полу.

Сидя напротив незнакомки, которая представляется как «сторожевая сука».

– Что ты хочешь узнать о нем?

Я вслушалась в свой голос: он был странным. Хрипотца – словно я проговорила весь день. «А еще – как ровная линия на кардиограмме».

– О нем? – удивилась Джоан. – О нем – ничего. Я хочу услышать тебя.

– Что именно?

– Кто он для тебя?

– Я не знаю. Он просто был.

Ответы давались легко и честно. Я с удивлением воспринимала образы из податливой памяти: полутемная палата, которую я вижу только одним глазом – на втором повязка. Он привел ко мне хор из детского отделения. Он дергал их за ниточки, которые видела только я.

Это была страшная песня, но мне было все равно.

– Келсо сегодня пришел к тебе, как к своей игрушке. В чем он ошибся?