— Бабушка Мэри, — ответил Колин.
Мейзри сбежала. Мы с Рошем обыскали все и вся — вдруг она заползла в какой-нибудь угол и лежит там без чувств, но мажордом, оказывается, видел, копая могилу для Вальтефа, как она неслась в сторону леса. Верхом на пони Агнес.
Она только распространит болезнь или застрянет в какой-нибудь деревне, где тоже все болеют. Чума повсюду вокруг нас. Колокола звонят со всех сторон, будто к вечерне, только не в лад, словно звонари посходили с ума. И не разобрать, девять там ударов или три. Колокольная пара из Курси отбила сегодня один удар. Неужели какая-нибудь из хохотушек, игравших с Розамундой?
Она все так же без сознания, пульс едва прощупывается. Агнес бьется и кричит в бреду. Зовет меня, а сама не подпускает. Когда пытаюсь с ней заговорить, выгибается и визжит, как в припадке.
Эливис падает с ног, ухаживая за Агнес и леди Имейн, которая при виде меня вопит: «Дьявол!» и утром чуть не подбила мне глаз. Единственный, кто дает к себе подойти, это клирик, которому уже все равно. Он не продержится и дня. От него так смердит, что пришлось перенести его в самый дальний угол. Бубон его снова начал гноиться.
(Пауза.)
Гунни, второй сын мажордома.
Женщина с золотушной шеей.
Папаша Мейзри.
Служка Роша, Коб.
(Пауза.)
Леди Имейн очень плоха. Отец Рош пытался ее соборовать, но она отказалась исповедаться.
— Нужно примириться с Господом перед смертью, — увещевал священник. Имейн отвернулась стене со словами: «Он во всем виноват».
(Пауза.)
Тридцать один заболевший. Больше семидесяти пяти процентов. Рош сегодня освятил часть луга, потому что в ограде уже некуда хоронить.
Мейзри не вернулась. Наверное, спит в тронном кресле какого-нибудь другого брошенного поместья, а когда все закончится, провозгласит себя потомком древнего знатного рода.
Вот, наверное, почему наше время такое никудышное, мистер Дануорти. Оно берет начало от Мейзри и сэров Блуэтов. А все хорошие люди, которые не щадили себя, как Рош, заразились и умерли.
(Пауза.)
Леди Имейн без сознания, Рош читает над ней отходную. Я ему велела, объяснив, что в ней говорит хворь и ее душа не отвернулась от Господа. Может быть, это неправда, и может, она не заслуживает прощения, но и обратного не заслуживает. Она отравлена болезнью и гниет изнутри. Она винит Бога, я виню ее, а ведь на самом деле не виноват никто. Это просто болезнь.
Освященное вино закончилось, оливковое масло тоже. Рош использует для помазания кухонное. У него прогорклый запах. Там, где Рош касался висков и ладоней Имейн, кожа чернеет.
Просто болезнь.
(Пауза.)
Агнес хуже. На нее страшно смотреть, она тяжело дышит, как тот несчастный щенок, и скулит: «Пусть Киврин меня заберет отсюда! Здесь плохо!»
Даже Рошу это невыносимо.
— Почему Господь нас так наказывает?
— Это не кара, это хворь, — повторила я, но это не ответ, и Рош это знает.
Вся Европа это знает, и Церковь тоже. Еще несколько столетий она продержится, сочиняя отговорки, но не сможет изгладить из памяти самое главное — что Он это допустил. Что Он никого не спасает.
(Пауза.)
Колокола смолкли. Рош спросил, не значит ли это, что чуме конец.
— Может, Господь все же пришел нас спасти?
Вряд ли. В Турне церковные власти своим указом запретили звонить в колокола, чтобы звон не пугал людей. Возможно, епископ Батский последовал их примеру.
Звон пугал, но тишина еще страшнее. Это похоже на конец света.
