глаза. Губы шевелились, будто силясь что-то произнести, но из щелеобразного рта вырывались лишь шипение и свист.
Дождь поливал создание потоками воды, уровень излучения которой заставил бы взбеситься стрелки приборов, но оно шло, будто ничего не замечая.
Впрочем, беспечным оно не было. Стоило в грузовой «Газели» чему-то зашевелиться, завозиться, как существо сразу изменило маршрут и обошло старую развалину по широкой дуге.
«Там гнезда. Туда нельзя». А кто или что там вылупится, это было уже неважно.
Крючковатые пальцы что-то сжимали. Это был клочок бумаги: то ли открытка, то ли страница из журнала. На нем – зеленая бескрайняя равнина и яркий диск солнца в небе. В полноводной синей реке, чьи берега заросли камышом, голенастые птицы ловят рыбу. Обезьяна залезла на пальму. Над ней, на самой верхушке, два попугая пестрых расцветок. Вдалеке, возле могучего ствола баобаба, силуэт жирафа.
Неожиданно пальцы создания начинали сминать листок и комкали его до тех пор, пока тот не превратился в шарик.
Шарик упал в грязь и мгновенно размок, погрузился на дно.
А существо все шло, не сбавляя шага. Вот переезд снова был пуст.
В какой-то момент разряд атмосферного электричества ударил в опору ЛЭП, пуская ток по давно не видевшим его проводам. Полетели искры. Вспышка молнии осветила все вокруг, заливая переезд мертвенным светом. Она выхватила из темноты старый едва различимый знак:
«Москва – 22 км».
Внизу кто-то нарисовал значок радиоактивности краской из пульверизатора. А с обратной стороны – ухмыляющийся череп.
Но это не остановило идущего.
И вот из-за горизонта медленно поднимались многоэтажные дома. Новостройки, над одной из которых застыл строительный кран, лишь немного не успевший завершить свой Сизифов труд.
Сверкали молнии в небе над домами. И казалось, что окна светятся. Но вот гроза прошла, и окна снова потемнели. И будут они такими до скончания времен. А вернее, до того момента, когда панельные стены обрушатся под собственным весом, погребая и остатки, и останки. Но пока этого не произошло, дома будут стоять – как памятники событию, повернувшему двадцать лет назад историю в другое русло.
Интерлюдия 1
Вестник апокалипсиса
Самолет летел над морем и островками в заливе, стремительно приближаясь к рваной линии берега. Топливные баки были практически пусты, но горючего должно было хватить на весь рассчитанный маршрут. Сквозь прорехи между облаков виднелись темная вода и серая земля, расчерченная на квадраты дорогами и испещренная точками-зданиями.
Тень крылатой машины спугнула чаек. Они с криками взмыли со скал и закружились над выброшенными на берег возле причала моторными катерами.
Утром была буря, но сейчас вода уже успокоилась. Птицы еще долго кружили над портовыми кранами и пристанью, уже после того, как строгий силуэт самолета исчез за линией холмов. Потом они полетели на поиски пищи.
Это был не обычный самолет. Созданный на базе серийного лайнера, он несколько раз дорабатывался, чтобы служить конкретной задаче, далекой от пассажирских перевозок. Он был одним из двух вестников Армагеддона, находясь в собственности страны, которая, в числе прочих, привыкла играть в геополитику. Этим летом такие игры достигли своей кульминационной точки.
Прямо по курсу чернели тяжелые плотные тучи, среди которых поблескивали разряды молний. Грозовой фронт впереди обещал сильную турбулентность, но пилот даже не попытался изменить курс или сменить эшелон, чтобы обойти опасную зону стороной и избежать болтанки.
Пока самолет пробивал стену туч, его поврежденный в нескольких местах фюзеляж дребезжал и звенел, словно протестуя. Крылатая машина была в какой-то мере защищена от поражающих факторов ядерного взрыва, но не от превратностей слепой стихии. И не от ракеты «земля-воздух».
Воздушное судно находилось в полете уже много часов. Навигационные огни и все внешнее освещение не горело, так что с земли его можно было различить только по гулу двигателей, но не на такой высоте.
В кабине царил полумрак. Видимо, что-то случилось и с внутренним освещением. Только тревожно мигали значки на приборной панели, да несколько индикаторов настойчиво предупреждали о разгерметизации в салоне, низком уровне топлива в баках и еще о пяти других показателях, приблизившихся к критическому значению.
Звуковые сигналы еще работали. Но тот, для кого они предназначались, ни на что уже не мог обратить внимания: в его остекленевших глазах отражались только перемигивания приборов и огни города внизу – те, что еще не прогорели и продолжали тлеть, как угли потухшего костра.
Второй и третий пилот тоже были недоступны. Они лежали в крови, продырявленные насквозь металлическими осколками, летевшими со скоростью пули. Помощь погибшему экипажу оказать уже никто не смог. Скрюченные пальцы капитана болтались в воздухе, так и не дотянувшись до кислородной маски. Корпус самолета был прошит, как бумага, а на такой высоте смерть от гипоксии и холода наступает быстрее, чем у альпинистов на Эвересте.
Прошло уже четыре часа с того момента, как автоматика приняла управление судном из рук мертвого военного летчика, который пережил свою жену и
