Все это время к гарцующим поодаль грекам подходило пополнение. Со стены было видно, как приблизилось яркое пятно – свита полководца, патрикия Варды, окруженного комитами и телохранителями. Перед ними шли стальные ряды катафрактов.
К тому мгновению перед стенами остался лишь трехтысячный отряд во главе с самим Мистиной: его люди и остатки дружины Ивора.
Они уже начали проходить в ворота, когда в греческом войске затрубили трубы и стальной клин катафрактов вновь ринулся вперед, нацелясь туда, где плескался на ветру стяг воеводы.
Следом двинулась и масса фемной конницы.
Замысел их был ясен: рассечь пополам, прижать к стенам, раздавить. На подходе уже были отряды оправившейся пехоты, спешащей довершить разгром. При удаче всадники могли, пробив последние ряды отходящих, вместе с их остатками ворваться в город – и тогда греки, превосходящие числом, раздавили бы русов на улицах всех до единого: в тесноте и без строя тем было бы не на что надеяться.
Со стен ударили стрелометы, захлопали тетивы множества луков. Всех стрелков из вошедших в город русских отрядов тут же посылали на боевой ход. Плотная туча стрел собирала свою жатву, но закованные в броню катафракты неслись вперед.
– Скъя-а-альбо-орд! – заорали сотские и десятские.
Первый ряд упал на колено, закрывшись щитами, второй прикрыл их и себя сверху, задние тоже подняли щиты над собой. Дождь греческих стрел обрушился на ряд сомкнутых щитов, словно на крышу.
Конница была все ближе, земля дрожала от грохота тысяч копыт. Впереди неслись катафракты – карающий меч василевса.
Глядя, как они скачут прямо в лоб, стоявшие в первом ряду хирдманы знали: это летит их смерть. Ее не миновать. Облитая сверкающей сталью, на могучих конях, гибель была все ближе. От нее не спрятаться, не убежать. Остается лишь стоять, сжав зубы и твердя про себя имена богов. Каждый совершенно точно знал: от жизни, короткая она была или длинная, осталось несколько вздохов. И один-единственный удар, который ты, может быть, еще успеешь нанести, потому что на второй остатка жизни не хватит. Дальше лишь тело твое рухнет под ноги врага последней преградой.
Ближе. Ближе. Метя в алый стяг воеводы, клин катафрактов врубился в русский строй, как топор в полено.
Мистина содрогнулся вместе со всей дружиной, когда слитная лава тяжелой конницы с тяжким грохотом вломилась и пошла прямо на него, валя людей, словно катящийся по траве камень. Орали люди, ржали лошади. С разгону катафракты стоптали и разметали первые три шеренги, прорубили четвертую, смяли пятую… Два-три удара сердца – и железные всадники уже над головой, топча телохранителей. Мистина ударил копьем навстречу, но лезвие лишь скользнуло по одетому стальными пластинами конскому боку.
Острие пики откуда-то сверху прилетело в левое плечо, разрывая доспех, вошло в тело, скользнуло по лопатке под наплечником клибаниона. Боли Мистина не ощутил: лишь краем мысли отметил, что ранен. Возможно, опасно. Долго ли еще сможет стоять? А для рогатины нужны две руки; выпустив древко, Мистина схватился за меч, но вынуть не успел – грохочущий вал всадников сбил его с ног. Сверху упал кто-то из своих, с изуродованным до неузнаваемости лицом. Сверху прошлись копыта.
По бедру скользнуло что-то острое. Мистина взвыл, не слыша собственного голоса, попытался освободиться из-под навалившегося груза. Нечто огромное и тяжкое, как целая гора, обрушилось сверху, вышибая дыхание из груди.
И пришла багровая, душная тьма.
Алый стяг воеводы упал, но почти сразу же поднялся вновь, подхваченный живыми из рук пронзенного пикой знаменосца.
Фемные всадники волной накатили на стену русских щитов. Показалось, что сейчас сомнут и затопят, но русь, кое-где прогнувшись и отступив на пару шагов, выдержала и теперь отбивалась за стремительно растущим валом из лошадиных и людских тел.
Русский строй смыкался, сжимая с боков прорвавшихся в его ряды катафрактов. Не сумев разорвать построение, теперь греки были вынуждены биться в тесноте, мешая друг другу. В крепких доспехах почти неуязвимые, всадники с высоты седел крошили врагов, проламывая головы, рубя руки и шеи. Но русы не отступали, лезли и лезли, тыча копьями в лица, в глазные отверстия кольчужных бармиц, в подмышки, подсекали поджилки лошадям. Ростовыми топорами цепляли всадников и стаскивали на землю.
Пощады здесь не просили и не давали: два чудовища рвали друг друга на части, захлебываясь в чужой и своей крови.
И катафракты отступали, шаг за шагом, по одному теряя людей и коней.
Дернув щекой, патрикий Варда велел играть отбой. Напрасно он, потеряв время на выравнивание своих отрядов, дал русам добраться до стен Гераклеи. Там они вновь получили преимущество. У них откуда-то взялись стрелометы, и немало! Но еще удивительнее, что эти дикари выучились с ними обращаться. Не то что болгары Крума, что однажды захватили в Месемврии два десятка огнеметных сифонов, но как ими пользоваться, понять не сумели.
Теперь у него на глазах русы со стен города пускали тучи стрел, выкашивая фемное ополчение. Всадники падали под ударами чудовищных скифских топоров. Потерять в битве лучшую часть конницы стратигу вовсе не хотелось.
Ах, если бы у него была хотя бы тысяча катафрактов вместо пяти сотен! Он бы променял на них половину сброда на крестьянских клячах! Но невозможно было забрать из Армениака всю тагму экскувитов целиком: сарацины только этого и ждут.
