По пути через внешний город Самодар думал о прежней силе болгар, об отце, ходившем на Царьград с Симеоном. И от мыслей этих груз той вести, что он вез наследнику Симеона, показался еще тяжелее.
Проехав ворота внутренней стены, багаин оказался в царском городе. Попавшему сюда и в голову не могло бы прийти, что эти белокаменные здания – под красными черепичными крышами, с колоннами, арочными окнами и дверями, с резьбой – населяют потомки людей, изначально живших в славянских глинобитных хижах и войлочных вежах. Царский дворец с длинными рядами высоких окон, двух- и трехъярусные здания, белокаменные церкви казались перенесенными сюда Господней силой прямо из самого Константинополя. Внутренний двор царских палат, с трех сторон огражденный стенами и галереями смежных зданий, был тоже вымощен белым камнем, чтобы высокородные люди, сходя с коней, не пачкали цветных сапог.
Царский город показался Самодару оживленнее обычного, и неудивительно: первые гонцы должны были опередить его на пару дней, так что главное Петру уже известно. Однако даже если царь порешил собирать войско и выступать навстречу русам, так быстро еще ничего не будет готово.
Зато его сразу провели в Тронную Палату: счастье, которым он был обязан беде. Петр, перенимая греческие обычаи, окружил свою жизнь и встречи с подданными сложными пышными обрядами. В палате уже было немало народа: с полтора десятка боляр и тарханов Болгарского царства сидели на длинных скамьях вдоль отделанных желтым мрамором стен. Большинство носили бороды и одевались по-гречески: в цветные кавадии, в камизионы, отделанные шелком – в основном боляре, славянская знать. Но попадались и сторонники болгарских обычаев: с вислыми усами и выбритыми висками, опоясанные ремнями с рядом блестящих серебряных бляшек, боилы и багаины одевались в полураспашные кафтаны с куньим или бобровым нешироким воротником.
Глядя на цветные узоры из мрамора и порфира под сапогами царедворцев, Самодар мельком вспомнил рассказы деда: старый Богул-тархан застал еще времена, когда приближенные болгарского владыки-хана сидели на полу, на коврах, по степному обычаю предков подвернув ноги, а для угощения слуги вносили и ставили перед ними низенькие столики. Такой обычай еще водился в Плескове, старой ханской столице, окруженной лугами, где постоянно паслись табуны, всегда готовые дать скакунов для набега. Но ему уже не было места в новой, христианской столице Болгарского царства: отсюда были изгнаны все напоминания о варварстве и здесь Симеон и его наследник воссоздавали лучшее, что сумели взять у своих соперников-греков. Не зря же Симеон воспитывался в Царьграде и там получил образование, достойное выходца из знатного ромейского рода.
На почтенных местах, ближе всех к царю, сидели двое. Кавхан, болярин Георги из рода Сурсувулов – родной дядя царя по матери, – был плотным круглоголовым мужчиной лет пятидесяти. Чергу-боил Мостич, главный управляющий всеми делами царства, заметно старше, успел поседеть и высохнуть, однако сохранял вид уверенный и решительный. Волосы его совсем побелели, но брови над черными глазами, тоже черные и косматые, имели такой вид, будто кто-то небрежно вывел их на морщинистом лбу куском угля. Мостич служил еще Симеону и был одним из очень немногих, кто сохранил свое положение при новом царе. А вот отцу Самодара, багаину Дародану, это не удалось, он доживал свои дни в Ликостоме. Петр стремился дружить с греками и не нуждался в людях, привыкших с ними воевать.
– Самодаре! – Мостич первым его узнал: неудивительно, если он в молодости знал еще Богул-тархана. – И ты сам пожаловал!
– Молю всевышнего Бога, чтобы ты пустился в такой путь ради добрых вестей! – подхватил преславский епископ Николай.
Багаин даже растерялся среди такого обилия могущественных людей: кому кланяться первым? Конечно, царю – но Петр пока молчал.
Второму сыну Симеона сейчас было чуть больше тридцати, и на своего младшего брата он походил очень мало. Сбивало с толку то, что Петр, по настоянию жены соблюдая греческий обычай, носил бороду, и это почти полностью скрадывало его семейное сходство с бреющим подбородок и голову Бояном. Одет он тоже был по-гречески: в длинный диветисион с очень широкими рукавами: про эти одеяния госпожа Живка говорила: «Как мешки в подмышках пришиты». Зато, сидя на высоком троне, с красным мантионом на плечах, с расчесанной бородой, в красной шелковой шапочке над красиво подвитыми прядями черных волос, опустив руки в широких шелковых рукавах на резные мраморные подлокотники, царь Петр куда более походил на зятя греческого василевса, чем на Боянова родного брата.
– Ты привез вести от Вениамина?[11] – обратился к багаину царь, кивком ответив на поклон и приветствие. – Он жив? Он в руках русов?
– Баты Боян в руках русов, и он жив, – Самодар еще раз поклонился. – Наш попин, отец Тодор, с истинной отвагой навестил его в русском стане, видел его, говорил с ним и с самим русским князем.
Самодар стал пересказывать все, что узнал от священника. Прервался, чтобы поклониться царице Иринке – среднего роста остроносой худощавой женщине с тревожным выражением лица. Черные волосы, завитые локонами, спускались на плечи из-под обвивавшего голову белого покрывала с шитым золотом очельем. У греков не принято, чтобы женщина, даже царица, присутствовала при совете или вкушении пищи мужчинами, поэтому поначалу Иринка показывалась из дворца лишь в церкви, но скоро усвоила более смелые повадки. И даже не столько по собственному желанию, сколько по настоянию родичей.
Вслед за нею слуги внесли резное кресло; его поставили возле трона, слева, служанка положила красную шелковую подушку, и царица уселась. Худые, сухие, унизанные перстнями пальцы беспокойно перебирали янтарные четки. Лица мужчин – все встали и поклонились ей – она окинула острым пристальным взглядом, будто надеялась в чертах царедворцев прочитать не только все, что они говорили без нее, но даже что каждый из них думает.
– И еще Ингер сказал мне: если царь желает видеть своего брата живым, пусть он никоим образом не мешает прохождению русов через наше
