дураком и трусом, чтобы от самых стен Царьграда взять и повернуть назад! Или вчера все смелые сгинули, а остались одни слабаки?
– Нет!
– Не слабаки мы!
– Отомстим за братьев!
– Все мы клялись головой Перунова коня, что пойдем за Ингваром до конца и не посрамим своих дедов! – напомнил Мистина. – Такие клятвы дают не для того, чтобы забыть о них при первой капле крови. И я мою клятву сдержу!
Видя перед собой все эти лица и зная, сколько сил за ними осталось, Мистина окончательно обрел твердую землю под ногами. Вместе с осознанием сохраненных сил пришла потребность немедленного действия, и грызущее неведение судьбы Ингвара только усиливало ее. Мысль о поражении – потерянные скутары, убитые и сгоревшие люди, пропавший побратим – рождала в нем одно чувство: желание убивать. Немедленно вернуть грекам тот многотысячный долг, который в этот день обрушился на его плечи. Без этого он не мог жить дальше, не мог вернуть равновесие своему миру.
– Я не сделаю назад ни шагу, пока не отомщу за раны моего побратима, за его погибших гридей! – добавил он, перекрывая взволнованный гул. – Сегодня греки одолели нас на море, но завтра они узнают, как мы кусаемся на твердой земле. И даже пусть бы Роман собрал войско со всего царства – никто не скажет, что мы уползли побитые, в мокрых портках и с обожженными мордами. Перун с нами!
Мистина яростно вскинул к ночному небу руку с копьем.
– Перун! – рявкнули в ответ все, кто его слышал, бояре и отроки. – Перун с нами!
Яркие греческие звезды жмурились от страха, слыша этот грозный рев с далекой темной земли.
Распустив бояр передавать решение дружинам, Мистина оставил за старшего Тородда, а себя положил спать – с тем чтобы его разбудили через две стражи и именно он был на ногах в самый томительный предрассветный час, когда следует ждать нападения греков, если тем есть чем нападать.
И заснул мгновенно – сказалась огромная усталость души и тела, да и волноваться было больше не о чем. Обстановка прояснилась, смятение разгрома вылилось в походные будни.
Душу будоражило лишь одно – нетерпеливое желание, чтобы новый рассвет пришел поскорее. И хотя вслух Мистина уверенно говорил с боярами о продолжении похода, на самом деле ждал от нового дня только одного – хоть каких-то вестей об Ингваре. Ибо не представлял, как можно уйти от последнего места, где видел побратима, не зная, что с ним сталось.
Мир одела глухая тьма, даже луна скрылась. Патрикий Феофан прохаживался по палубе близ кормовой надстройки, стараясь двигаться как можно тише. Это было нелегко с его грузным телом и непривычно – никогда в жизни ему не приходилось от кого-то таиться, не считая давно забытых детских игр, – но, как ни странно, получалось. На всем судне не горело ни единого фонаря: стратиг желал, чтобы скифы не знали, где именно находятся хеландии ночью. Про себя Феофан твердил молитву, одновременно чутко прислушиваясь к окружающей тьме. Хотя ему не требовалось этого делать – вдоль всей палубы стояли дозорные с луками в руках.
С наступлением темноты Феофан снял наконец доспехи василевса Льва: с непривычки он очень устал и поначалу ощутил облегчение. Но сейчас ему стало неуютно без панциря. Даже в разгар боя до него не долетела ни одна скифская стрела, но теперь казалось, что целые тучи этих стрел могут вырваться из тьмы в любое мгновение. Царский доспех хорошо ему послужил: клибанион, сверкая позолотой сквозь клубы дыма, как солнце в тучах, воодушевлял стратиотов. Возможно, даже внушал ужас варварам – если им удавалось его разглядеть издалека.
Десять огненосных судов застыли на якорях перед устьем Боспора Фракийского. Хеландия стратига находилась в острие клина – глубже всех в проливе. Бой был удачен – лишь десятая часть скифских лодок прорвалась к Керасу и Константинополю и еще сколько-то прибилось к берегу возле Иерона-западного. Среди хеландариев тоже имелись убитые и раненные скифскими стрелами, но не слишком много – по паре десятков человек на каждом судне. Сейчас мертвых и раненых уже снесли вниз, на палубах прибрали. Еще в сумерках кентарх, Иоанн, доложил, что судно готово принять новый бой, – хотя на лице его ясно отражалась надежда, что от этого Господь убережет.
Мысль выстроить меру клином подсказал Роман, сам бывший друнгарий царского флота. Когда скифские лодки исчезли с глаз, а перестроение было завершено, Феофан вызвал к себе Иоанна и Зенона – доместика схол. Втроем они устроили военный совет.
– Итак, скифы теперь окружают нас с трех сторон, – заявил Феофан, изо всех сил делая вид, будто у него не холодеет в груди при мысли об этом. Лезли в голову уподобления зажатому меж Сциллой и Харибдой, но патрикий гнал их: он охотник, а не дичь. – Сколько-то их прорвалось к Городу, сколько- то прибилось у Иерона-западного, а основная часть скрылась на побережье с востока от пролива. Чего, по-вашему, игемоны [27], нам следует ожидать в ближайшее время и как к этому готовиться?
– А ты, стратиг, чего ожидаешь? – спросил Зенон.
Он привык руководить конным строем, а не судами, и на чужом поле предпочитал исполнять приказы.
– Не попытаются ли скифы ночью, во тьме, вновь подойти к нам? – Феофан окинул взглядом обоих советников. – Когда мы не будем их видеть и не сможем вовремя дать огнеметный залп.
– Если подойдут те, что за проливом, их встретят крайние суда, – ответил Иоанн. – До нас они не доберутся. А тем, с Божьей помощью, придется
