— А надо ли вообще с нею связываться? — усомнился Улан.
— Ты что?! Сейчас как раз самое время ее к рукам прибрать, пока никто другой до нее не добрался. Прибрать и устроить на ней другие, нормальные порядки. На кой чёрт сдалась миру цивилизация, прошедшая к прогрессу, минуя культуру! И вообще, будем считать это своего рода местью.
— За что?
— Да мало ли, — досадливо отмахнулся Петр. — За японцев из Хиросимы и Нагасаки, за Вьетнам, за Кубу, за соколов Милошевича, за ястребов Хусейна, за орлов Ассада!
— А еще они со вторым фронтом до сорок четвертого года тянули. И Аляску нашу прихватизировали, — с серьезным видом напомнил Улан.
— Точно, — выдохнул Сангре. — За одно это их следует повесить, четвертовать, оскопить и расстрелять. Причем последнее для надежности осуществить в виде салюта, то бишь многократно. А при нашем варианте там останутся вполне приличные ребята: ирокезы, делавары, могикане, Чингачгуки с Ункасами… Опять-таки и для экономики российской польза агромадная. Мы ж наших парней-первооткрывателей проинструктируем, чтоб назад с пустыми руками не возвращались, помидорчиков с картошечкой прихватили, кукурузу притарабанили, — он толкнул в бок Улана и, подмигнув ему, заговорщическим тоном продолжил: — Подсолнечник приволокут — люди маслицем в пост разживутся, бабы семечки лузгать примутся.
— Вот только табак…
— А что табак? Предостережем. Мол, тверской минздрав предупреждает, це погана трава от мериканьского дьявола для соблазна честных христиан.
— А империи ацтеков и инков? Воевать придется.
— Да зачем?! — всплеснул руками Петр. — Что мы, звери какие или того хуже, европейцы, прости господи! Насколько я помню, индейцы свои территории за гроши продавали. Точно, точно. Знаешь, почем голландские купцы купили у них островок Манхэттен, где сейчас Нью-Йорк? Всего за двадцать четыре доллара. Представляешь?! Значит я, если б был там вместо них, с учетом моего опыта на Привозе, вообще опустил бы цену до десятки. Прикинь, Манхэттен за десять баксов — это ж гешефт тысячелетия.
— Баксов сейчас нет.
— Не суть — пускай за десять новгородских гривен, — поправился Сангре. — Это я к тому, что запросто можно договориться с парнями по-хорошему, мирком-ладком, союз заключить, а там и военную помощь оказать, когда к ним подлинное зверье из Европы прикатит.
Он оглянулся назад, подмигнул Локису, ехавшему чуть впереди своей пятерки, и требовательно осведомился:
— Старина, Русь и Литва — братья навек?
Тот в ответ торопливо закивал своему хозяину и прорычал нечто загадочное. Впрочем, судя по красноречивым жестам, коими богатырь-литвин сопровождал это рычание, получалось не просто навек, а еще сильнее, хотя сильнее вроде бы некуда. Сангре поощрительно кивнул Локису и осведомился у Улана:
— Видал, на чьей стороне язычники? То-то. Мы с Монтесумой влет договоримся и еще будем поглядеть, кто кому организует санкции — конкистадоры ацтекам или они им, — он упер руки в боки и торжествующе осведомился: — Ну? И как вам понравится? Это ж грандиозная перспектива! Такую державу выстроим, такую империю отгрохаем! Правительница всех четырех океанов, голова в Европе, туловище в Азии, шаловливые ручонки на Индию возложены, а задница на Америку. Причем увесисто и плотно, чтоб ей, заразе, дышалось из-под нее через раз и нюхалось через два, да и то с отвращением.
— Там же, согласно твоему раскладу, будут проживать вполне приличные ребята, — невозмутимо напомнил Улан. — Делавары, могикане, ирокезы, Чингачгуки с Ункасами…
— Верно! — спохватился Сангре. — Ну-у, тогда никаких санкций. Нехай поют: «Я другой такой страны не знаю…» Я научу. И вольно дышать тоже.
Улан с улыбкой покосился на друга. Надо же — и суток не минуло, как человек узнал новость, практически ставящую крест на их возвращении обратно, и пожалуйста: уже веселится и ликует. И как это у него получается, даже завидно немного. Сам-то он никогда не мог столь открыто, самозабвенно, как умеют одни дети, радоваться. Его трезвый взгляд на вещи во всем подмечал проблемы, вопросы, а мозг терзался от сомнений. Зато энтузиазм Петра клокотал, вырываясь из него, как пар из чайного носика, и сам он чуть ли не светился от удовольствия, витая в эмпиреях.
Однако концовка пламенного рассказа Сангре о радужных перспективах Руси оказалась несколько неожиданной:
— А порох нам все равно надо бы прикупить, — он замялся и неловко пояснил: — Мы ж пушки собирались внедрить, да и… — он чуть помедлил, собираясь с духом, и отчаянно выпалил: — Да и островок на болоте все равно взорвать не помешает.
— Зачем? — поинтересовался Улан. — Хочешь рискнуть и отправиться к птеродактилям?
Сангре упрямо нагнул голову, удивительным образом напомнив некоего молодого бычка, и пробурчал:
— Не то, чтобы хочу, но… пускай будет. Мне его туман… душу греть станет… в далеких странствиях. Что-то вроде таинственной двери в каморке папы Карло.
— Ведущей неведомо куда, — напомнил Улан.
— Неважно, — отмахнулся Сангре. — Главное, ведущей. А там, как знать, вдруг меня под старость лет на приключения потянет: мамонты, саблезубые тигры… Представь, женщина, сплошь покрытая шерстью. Это ж романтика.
