последнюю попытку склонить несговорчивого воина к покупке индульгенций фра Пруденте. — Сын мой, memento mori[39] .
— Типа образованные, — фыркнул за его спиной Улан. — А ты им скажи…
Выслушав побратима, Петр согласно кивнул и, приняв надменный вид, кой, по его мнению, более всего приличествует заносчивому испанскому кабальеро, заявил: — Это согрешить можно опоздать, а раскаяться никогда не поздно, поэтому я предпочитаю противоположное: memento vivere[40]. Впрочем, вам, гагарам, недоступно счастье битвы, в том числе и ночной, а потому закончим на этом.
Услышав об отказе, фра Пруденте тяжко вздохнул, явно опечаленный столь легкомысленным подходом своего собеседника к проблеме вечной жизни, и попытался еще разок предупредить его:
— Знай, бог все время следит за тобой, и…
— Я постараюсь прожить так, чтоб ему не было скучно наблюдать! — нахально перебил его Петр. — А что до ответной услуги, то я согласен ее от вас принять, но не индульгенциями, а…
Он обернулся и махнул рукой. Повинуясь этому знаку, Локис распахнул дверь возка и из него вышел мрачный Сударг с низко опущенной головой. Последнее было по требованию Петра — ну не мог литвин скрыть злобы даже при виде католического монаха, не говоря уж про крестоносца. Сопровождали его сыновья: курносый, с непослушными соломенными вихрами, и второй, из-за белых, как снег, волос чем-то похожий на эльфа.
Они предназначались для страховки — если, к примеру, Сударг выйдет из себя и полезет в драку, одному Яцко разъяренного литвина не удержать. Зато сыны, повиснув на жилистых руках отца, смогут не дать совершить ему нечто непоправимое. А что повиснут, не взирая на любые отцовские проклятья, это железно, ибо старый литвин поклялся во время всего путешествия слушаться Яцко, как самого кунигаса, и взял такую же клятву с сыновей.
Кивнув на Сударга, Сангре пояснил, что сей воин полгода назад лишился своей семьи, а потому, пока будет длиться сбор серебра для выкупа, надлежит выдать ему письменное разрешение вести розыск на всей территории Тевтонского ордена. При этом его, разумеется, надлежит обеспечить охранной грамотой, в которой будет указано, что в обязанности всех должностных лиц входит оказание ему и его спутникам всяческой помощи в поисках. Ну а в случае если он отыщет своих домочадцев и пожелает забрать с собой, никто не вправе ему в том воспрепятствовать. Кроме того, помимо семьи он может взять с собой всех, кого ни пожелает из числа захваченных в плен воинов кунигаса Гедимина, но числом не более двух десятков. Их стоимость, разумеется, будет вычтена из выкупа.
— Но вначале следует обговорить их цену, — напомнил Дитрих.
Сангре укоризненно покачал головой:
— Благородный рыцарь, очевидно, запамятовал, что совсем недавно он уже назвал ее. Это одна десятитысячная стоимости того же Вальтера. Учитывая, что с вас за него причитается две с половиной тысячи золотых флоринов, получается, за каждых четырех язычников, забранных с собой Сударгом, я должен уплатить владельцу один золотой флорин.
— Что?! — взревел комтур. — Да это ж грабеж! Клянусь Христовыми муками, но я первый раз встречаю такого…
Далее Яцко, осекшись, переводить не стал, а на щеках его проступил яркий румянец. Впрочем, Петр и без перевода понял примерный смысл речей Дитриха.
— Хамишь, парниша, — кротко и с легкой укоризной сказал он ему. — Грех это. Ты ж сам определил столь большую разницу между христианами и язычниками, я тут ни при чем…
Однако продолжить ему не дали, ибо фра Пруденте сухо заметил, что подсчет кабальеро в любом случае неверен, ибо все, кто пребывает ныне на землях Тевтонского ордена, скорее всего, давным-давно окрещены.
— Не спорю, — развел руками Сангре. — Но и в этом случае вы вместе с фон Альтенбургом назвали их цену. Они дороже язычников всего в сто раз, а значит, за каждого полагается заплатить двадцать пять флоринов.
— И все равно мало, — проворчал чуть подуспокоившийся Дитрих. — А кроме того, клянусь мощами святого мученика Альбрехта…
— А кроме того я достаточно уступал, чтобы разок уступили и мне, — возмущенно рявкнул Петр, наглядно демонстрируя, что его терпение на исходе. — И клянусь святым Интернетом, — продолжил он в стиле Дитриха, — равно как святомучеником Файлом и угодником Сайтом, что если ты станешь и дальше отказываться от своих слов, я сочту наши дальнейшие переговоры неудавшимися!
— Мы… согласны, — последовал тяжкий вздох инквизитора.
— Да какого черта?! — возмутился Дитрих. — Видит бог и святая Мария тевтонская, что этот… — но фра Пруденте что-то процитировал ему вполголоса по латыни и багровый от возмущения рыцарь неохотно умолк.
— Вот и чудненько, — удовлетворенно кивнул Сангре. — И еще одно. Если Сударг со своими людьми не вернется обратно к указанному сроку, причина роли не играет, я отменю сделку, потому прошу не хитрить, — и, подозвав Яцко, который должен был ехать в качестве толмача вместе с угрюмым литвином, вполголоса поинтересовался, хорошо ли он запомнил его инструктаж.
— Ничего никому не сообщать, а если станут спрашивать, знает ли Сударг, где находится его семья, сказать, что по слухам, дошедшим до него, их держат в пригороде Мариенбурга, — начал тот говорить. — Самим же…
