состоятельных московских семей, он откосил от армии. Даже не откосил – вопрос о его призыве вообще не возникал, поскольку мама и папа начали заботиться о том, чтобы единственное чадушко избежало ужасов российских вооруженных сил еще за добрый десяток лет до возникновения проблемы. Вовремя подключенные знакомые врачи (папа работал главным хирургом известной офтальмологической клиники) снабдили Мишу таким количеством убойных справок и медицинских заключений, что его даже не вызывали на медкомиссию при военкомате, сразу вручив «белый билет». Но армия тем не менее присутствовала грозным призраком все время учебы в институте: он помнил, как тряслись при словах «повестка» и «военкомат» его однокурсники.
И вот теперь автоматы Калашникова смотрели черными голодными зрачками в животы своих «земляков»…
– Все собрались? – осведомился по-английски высокий худощавый араб в лихо заломленном набок берете с огромной кокардой: его матерчатые в цвет мундира погоны Мише ничего не говорили, но, судя по немалого размера золотым звездам, их носитель был офицером.
– Вы обязаны нас вывезти! – выступил вперед тот самый подтянутый господин в плавках «от Версаче». – Нас осталось мало, все остальные уже вывезены. Доставьте нас хотя бы до Каира!
– Вы еврей? – выслушав его, спокойно осведомился офицер.
– А какое это… – смешался от неожиданного вопроса мужчина. – Какое это имеет значение?
– Мы уполномочены собрать и вывезти только граждан Израиля, – пожал плечами египтянин. – А также граждан других стран, принадлежащих к еврейской национальности. Такой у меня приказ.
– А чем жиды лучше остальных? – прогудел тучный усатый мужчина, неприязненно косясь на стоящего рядом с ним чернявого носатого толстячка.
– Ничем, – улыбнулся офицер. – Просто Египет ведет войну с израильскими агрессорами, и все граждане государства-противника, находящиеся на египетской территории, должны быть интернированы. Это закон войны. Так что, господа, не будем терять времени и быстренько принесем ваши документы из номеров. Все, без исключения.
Отдыхающие продолжали толпиться безмолвной кучкой, не торопясь трогаться с места.
– Это приказ, – белозубо улыбнулся араб. – Или вы хотите более весомых аргументов? Ахмед.
Широкоплечий приземистый солдат, больше смахивающий на негра, чем на араба, вскинул вверх автомат и ударил длинной очередью в безоблачное небо под истошный женский визг.
Не успели горячие звонкие гильзы завершить пляску, как мощенная цветной плиткой площадка перед отелем опустела…
– Быстрее, быстрее…
Зиновий Самуэльевич почти толкал свою супругу, дородную Розу Ефимовну, перед собой. Получалось плохо: страдающая диабетом, астмой, артритом и еще добрым десятком хворей, дебелая матрона просто не могла перемещаться в темпе, задаваемом сухоньким мужем, в свои семьдесят с изрядным хвостиком лет сохранившим поистине юношескую подвижность. Да и выстроенный для удобства инвалидов-колясочников наклонный пандус, по которому карабкались к своему номеру старики, не способствовал этому. Лучше, конечно, чем по лестнице, но… Пожилая женщина пыхтела, стонала, обливалась потом, жаловалась на злодейку-судьбу и изверга-мужа, но скорость перемещения от этого практически не менялась.
– Розочка! – не выдержал наконец господин Орлович. – Не заставляй меня тащить тебя за шкирку. Поторопись, умоляю тебя!
– Неужели ты думаешь, Зяма, – простонала госпожа Орлович, утирая пот со лба кружевным платочком размером с доброе полотенце, – что нас с тобой не подождут? Эти милые молодые люди проделали бог знает какой путь, чтобы забрать нас из этого ада – почему бы им не подождать двух бедных больных стариков пять минут…
– Ты с ума сошла, Розочка!
Зиновий Самуэльевич безмерно любил жену, с которой прожил душа в душу без малого полсотни лет, и поэтому старался гнать от себя мысли, что ее милые чудачества, которых с возрастом становилось все больше и больше, не что иное, как признаки приближающегося маразма. Кому как не ему – профессору судебной психиатрии в престижном московском университете – было лучше знать его вкрадчиво-пугающую поступь. Поэтому он, как всегда, попытался объяснить все подруге жизни.
– Это же нацисты, Розочка! Настоящие нацисты! Они в лучшем случае засунут нас в концентрационный лагерь, а скорее всего…
Он оборвал себя на полуслове, едва не сболтнув лишнего. Но перед глазами так живо стояли те, давнишние, в черной форме, навсегда впечатавшиеся в память пятилетнего Зямы Орловича навечно. Что с того, что эти одеты в невыразительный камуфляж, на головных уборах нет черепов со скрещенными костями, а в петлицах – серебряных сдвоенных молний? Что с того, что изъясняются эти на демократичном и либеральном инглише, а не на каркающей нiмецькой мове, так похожей и одновременно не похожей на родной идиш? Люди в черном навсегда стали для маленького мальчика из Жмеринки символом смерти. А уж если в руках у этих «черных» автоматы и они не стесняются разрядить их очередью над головами мирных людей…
– Ты сумасшедший, Зяма… Тебе должно быть стыдно. Люди приехали, чтобы помочь нам… Ой, мы прошли наш номер! Зяма, куда ты меня тащишь? Вот же наш номер – тридцать два пятьдесят восемь.
– Ты ошиблась, Роза.
– Не мели ерунды, Зяма! Это у тебя склероз и провалы в памяти. Я отлично помню наш номер!
