Дождавшись, пока начнёт смеркаться и рабочий день снайпера подойдёт к концу, я тронулся в путь.
Эта дорога была страшна – пусть и вполне безопасна. Я понимал, что на ней трудно повстречать человека, во всяком случае, такого, который сам не шарахнется от тебя в кусты, – понимал и не верил. Очень узкая, теснимая развалинами и деревьями, разбитая до того, что называли её дорогой по привычке и неимению другого слова, она лежала во мраке и вела во мрак ещё больший. Очередная прекрасная весна, сперва мутная (талый снег, грязь, дожди, серое небо), затем всё чище, всё прозрачнее, приходила в наши места как нищенка, а здесь и сейчас была нищенкой наглой, вонючей и приставучей. Я и спотыкался, и скользил, и ругался вслух, чтобы не быть таким одиноким, и когда наконец мне показалось, что добрёл, так это не само здание я увидел, а жёлтый гнусный свет фонаря над воротами, утопленными в неотличимую от окружающих руин стену.
Я барабанил в них энергично и долго, и сторожу пришлось выйти. Увидев, с кем имеет дело, он пал духом.
– Не могу я их принять! – заныл он. – Что за день такой! Целый день везут! Зачем вы везёте без судебного решения?
– Действительно, непорядок. Уж судебное решение могли бы написать.
– Да это не вопрос «написать»! Это вопрос полномочий.
– Ну, об этом я бы не волновался. Что у них есть, так это полномочия.
– Какие могут быть полномочия без легитимности?
Я посмотрел внимательнее. Сторож с виду был охрана как охрана: бесформенный засаленный камуфляж на дряблом нездоровом теле, глаза как стекло пустой грязной бутылки.
– Ты ничего сегодня не пропустил? В провинции переворот.
– И суды перевернули?
– Ну кому нужны наши суды?
Между тем я протиснулся внутрь и устроился на мерзкой облупившейся лавке. Тускло, размыто, как в тумане, тлела немощная лампочка… Сально поблескивали болотно-зелёные стены, обитое жестью окошко для передач. Сторож обречённо закатил глаза.
– Кого привёз?
– Никого. Я по вызову. Типа как врач.
– Врач у нас свой, тюремный. Сел по хулиганке… Вот, прижился.
– Но тюремного-то разноглазого у вас нет?
– Нет – значит, не нужен.
– Но я уже здесь.
Наконец он сдался и, заперев входную и внутреннюю двери на семь засовов, повёл меня к начальству.
Этот мир был тёмен и состоял из бесконечных железных лестниц, коридоров и клоков паутины. Пока я спотыкался на скользких ступеньках, как-то сами собой додумались крысы, совы и летучие мыши. Пыль и ядовитый воздух спеклись в туман. Я шёл вверх, а мне казалось, что опускаюсь всё глубже и глубже под землю – туда, где добывают беспримесное зло и под завалами лежат тела рудокопов. Оказавшееся огромным здание стояло на три четверти пустым – лестницами, коридорами разбегалась пустота во все стороны, – что не мешало ему вонять. Это была вонь самого времени; здесь я понял, что время не мумифицируется, а гниёт.
И кабинет был не кабинет, а берлога: явное жильё, с кроватью под пологом, настоящим ярко пылающим камином и глубоким кожаным креслом подле камина. Из кресла поднялся мне навстречу хозяин тюрьмы.
Он был очень высокий, очень худой, очень лысый; в узких, заправленных в высокие сапоги штанах, обнажённый по пояс – и этот голый жилистый торс покрывали синие тюремные татуировки.
На груди, в кругу солнца с расходящимися лучами, ширококрылый орёл нёс в когтях человеческий череп. На правом предплечье – змея с головой льва, на левом – снова череп, вертикально пронзенный кинжалом. Череп сжимал в зубах пышную розу, а кинжал обвивала змея в маленькой парящей над её головой короне. На фалангах пальцев я разглядел перстни из дорожек, крестов, точек и корон.
– Разноглазый… Упорный… Пришёл всё-таки… Мои дурководы ставки делали… Я не стал… Знал… Ты присядь, присядь, фартовый…
Он говорил медленно, неуверенно, подбирая слова, как на неродном языке или таком забытом, что он стал неудобнее, чем неродной. И как начальник тюрьмы ни остерегался, в речи проскальзывали привычные ему слова из его действительной жизни. В этих словах была та же вонь.
– И что тогда было не поставить?
– Наверняка… Неинтересно… Ну, работай… раз уж пришёл… Распоряжусь…
Он, впрочем, и не думал распоряжаться: уселся поудобнее, вытянул длинные ноги и уставился на меня с насмешливым интересом.
– На воле говорят, что я сумасшедший… Говорят?
Я мысленно бросил монетку и согласился с этим утверждением.
– Знаю… Тюрьма знает всё про всех… а про тюрьму не знает никто… Только страх… И ты боишься…
– Я не на экскурсию пришёл.
