– Кто здесь был?
– Никого, только я. То есть… – Он беспомощно огляделся. – Ты же видишь, все дрыхнут.
Мощный мерный храп гвардейцев сотрясал воздух. (Я пробовал спать в разных палатках.) Было холодно, но душно. Глаза Фиговидца во мраке из серо- голубых стали чёрными.
– Но кто на меня напал?
– Никто. Ты спал, стал биться, как от кошмара или в припадке. Я не мог разбудить.
Я застонал и раскинул руки.
– Рассказать тебе?
– Я людям в душу стараюсь не заглядывать. – Он мягким движением отёр мой лоб. – Это зрелище не для слабонервных.
Когда мы двинулись дальше, солнце, если его было видно, заходило прямо перед носом.
– Мы ведь не заблудились? – спросил я Молодого. – Маршрут не изменился?
– Тебе-то что? Начальствуй потихоньку.
– Что он велел сделать с Автово?
– В песок растереть и солью засеять. – Молодой сплюнул. – Разноглазый, мы не отмороженные. Платонов не сумасшедший. Всё путём. И работы у тебя лишней не будет – да можно сказать, и вообще никакой.
– Зачем я тогда?
– Это Богу вопросы. – Молодой хмыкнул. – Насчёт аспидов попущенных и этой, теодицеи.
– Я не про теодицею спрашиваю.
– А зря. Вот ты скажи, если этот Сахарок в мире на законных основаниях, то что это за мир такой?
– В другое время пошутишь. Канцлер мне сказал, что…
– А ты поверил? Он же предаст всех, до кого руки дотянутся.
Я посмотрел на оберег.
– Как же это?
– Красивая цацка, – сказал Молодой небрежно. – Дорогая. Боишься, что сопрут?
Я подышал на кольцо, погладил.
– Не сопрут.
Что это было – набег или переворот? Местные сразу же окрестили наш рейд оккупацией и, уютно набившись в кафе и аптеки, передавали друг другу жалостные рассказы о её ужасах.
Сама смена власти прошла до оскорбления буднично. Когда мэр явился поутру на своё рабочее место в похожий на сарай особнячок администрации, в его кабинете, за его столом и с его стаканом чая в руке сидел развалясь Молодой и лениво просматривал вываленные из шкафа документы. («Откуда он знал, где в Автово администрация? – допытывался Фиговидец. – Как это мы вот так с ходу попали по адресу?»)
– Ты не бойся меня, я смерть твоя, – сказал Молодой нараспев.
Мэр был человек меньше маленького – всего лишь секретарь-координатор при подлинных заправилах – косарях. Ему вменялось следить за исправностью водопровода, энергоснабжения и почты, контролировать вывоз мусора и успокаивать лживыми обещаниями недовольных пенсионеров. Настоящие конфликты между настоящими хозяевами гасились в Конторе всеобщего поверенного Добычи Петровича, и даже сам Добыча Петрович не всегда знал, по каким потайным углам заключаются иные сделки.
Всё, что потом скажут о коллаборационизме мэра, было бы справедливо, не будь его поведение коллаборационизмом ещё до всякой оккупации. Он был даже не ставленник, и не он сам низвёл себя до положения начальника ЖЭКа… А у начальника ЖЭКа одна забота: чтобы канализацию не прорвало. Косари в глаза, а им в подражание за глаза и все остальные, звали его «мэрином», вкладывая в презрительную кличку чуть больше пыла, чем нужно. Теперь мерин не видел необходимости отдуваться за жеребцов. О чём и объявил.
– Ну зови своих олигархов. На конференцию.
И Молодой запустил к потолку сложенный из какой-то официальной бумажки самолётик.
Молодой, надеюсь, знал, что делал, заставляя косарей собраться в доме администрации. Ведь это само по себе было оскорблением, и убогая неуважаемая канцелярия годилась для сходки хозяев жизни не больше самой захудалой общественной пивной. Здесь на стене висели графики дежурств в котельных, на подоконниках лежали кипы бланков – ордера, накладные, – а под столом мэра дежурный водопроводчик оставил брезентовую торбу с инструментом. Косарям – толстым, надутым, в богатых шубах – пришлось устраиваться на разномастных стульях, которые скрипели и опасно кренились, – а в ноздрях у них щекотала пыль, в глаза лезли замурзанные ватники работяг, а чего не видели глаза, то слышали уши.
Но ещё глубже их потрясла явность, нарочитая открытость собрания. Эти властители бескрайних плантаций мака и конопли действовали келейно, и их самые жестокие удары наносились исподтишка.
