конюшни, убирать выгребные ямы, валить лес. Нет такой работы, которую я не смог бы выполнить. Я прошу лишь о небольшом одолжении. Прошу Вас, умоляю, спасите мою матушку! Во имя человеколюбия и следуя заповедям Божиим!
Кланяюсь низко, Ваш любящий сын и покорный слуга
И ниже приписано другой рукой:
«Не тебе говорить о Боге, гнусный выродок! Ты должен был сдохнуть во чреве, породившем тебя. Забудь мое имя и никогда не вспоминай или я прикажу выпотрошить тебя, как грязную свинью!
Его Сиятельство Готтлиб, герцог
Я вскинула голову и с необъяснимым трепетом поглядела на портреты: мужской, изрезанный ножом, и женский, убранный сухими розами. Герцог и мельничиха. Отец и мать.
– Но почему они завешены полотном? – вполголоса произнесла я. – И почему у нее так напудрены руки?
– Это не пудра, – раздалось за спиной. – Это мука.
Вскрикнув от неожиданности, я обернулась и оказалась лицом к лицу с хозяином замка.
В темном парчовом халате, расшитом серебряными драконами, генерал возвышался надо мной, подобно статуе из черного мрамора.
– Вам запретили входить в эту комнату, – сухо проговорил он. – Почему вы ослушались?
– Я не…
Он хлопнул дверью так, что задрожали стены. Ярость разливалась в воздухе, текла от хозяина замка вместе с восточным, приторно-сладким запахом. Хотелось бежать, вот только куда? Хотелось провалиться сквозь землю, но такими талантами я не обладала.
– Мне надоело терпеть ваши глупости, Мэрион, – медленно сказал генерал, держась одной рукой за стену и перегораживая проход. – Я стерпел ваш побег через окно и выходку во время венчания. Но вы вторглись туда, куда строжайше запретили входить.
– Я не собиралась… – тихо ответила я, уже понимая, что мои слова звучат как глупое оправдание.
Письмо жгло руки, в висках стучало.
– Конечно, не собирались, – желчно усмехнулся генерал.
Он слегка покачивался, как раздувшая капюшон кобра, голос звучал приглушенно и невнятно. Наверное, пьян, но от этого не менее опасен.
– Я вышла по… попить. И заблудилась. Один из ваших слуг пообещал показать мне дорогу, но запер здесь и…
– Довольно! – Генерал качнулся и приблизился на шаг. – Я не желаю слушать ваших оправданий. Наверное, я дал вам слишком много свободы? Наверное, вы подумали, что можете издеваться надо мной? Рыться в моих вещах? Читать мою личную переписку?
– Никто не собирался издеваться, ваше сиятельство, – с достоинством возразила я. – Вот, видите? Кладу письмо на место. – Я медленно и аккуратно свернула листок и положила в шкатулку, показав пустые ладони. – Мне жаль… действительно жаль, что так вышло. Я вовсе не собиралась совать нос в историю вашей семьи.
– Ах, вам жаль! – Губы генерала искривились в ядовитой усмешке. – И много ли вы успели узнать, моя дорогая?
– Немного, – честно призналась я. – Но достаточно, чтобы понять – отец не любил вас. Так стоит ли бередить душу и хранить эти письма и эти портреты?
– Стоит! – зарычал генерал и саданул по стеллажу кулаком. Полки закачались, книги повалились на пол и застучали о паркет, как крупные градины. – Не вам указывать мне, дорогая Мэрион! Это из-за него! – Генерал вытянул палец и ткнул в порезанный портрет. – Из-за него я стал таким, какой есть. История стара как мир и столь же скучна. – Он желчно усмехнулся, и в глубине очков сверкнули золотые искры. – Молодой и капризный богач заинтересовался дочерью мельника и овладел ею помимо ее воли и воли ее отца. Бедняжка забеременела, и тогда богач приказал избавиться от ребенка. Но дочь мельника была очень горда и богобоязненна и отказалась брать на душу грех. И тогда… – Генерал наклонился, вглядываясь в мое лицо. Я застыла, загипнотизированная его пронизывающим взглядом. – Тогда он решил отомстить страшной и изощренной местью. За большие деньги мой отец, герцог Мейердорфский, купил у заезжего мага сердце василиска, измельчил в порошок и поднес моей матери в питье. А дальше… Вы знаете, дорогая Мэрион, что случилось дальше?
Я мотнула головой, слабея под тяжелым взглядом супруга.
– Случилось непредвиденное, моя пичужка, – продолжил он, понизив голос до свистящего шепота. – Какие-то невидимые силы, может, бог, может, дьявол, вмешались и сделали так, что весь яд, предназначавшийся матери, впитал в себя плод, который она носила. Дочь мельника, Ивонна Мюллер, выжила. И родила чудовище. Меня.
– Мне… мне жаль, Дитер… – Сердце кольнуло болью, я протянула руку в порыве дотронуться до его плеча.
Жестокие слова, только что прочитанные в письме, обрели пугающий и отвратительный смысл.
– Да, моему отцу тоже было жаль, – отозвался генерал, откачнувшись от моей руки. – Он надеялся, что если не удалось убить меня во чреве, то я сам при рождении убью свою мать взглядом. Но этого не случилось. Проклятие вошло в силу не сразу, лет до десяти у меня было вполне обычное детство. Обычное для бедняка, разумеется. Я очень хорошо знаю, моя пичужка, что такое работа на мельнице от рассвета и до заката. Знаю, сколько ударов кнутом
