следует вымыться в ручье. Они считали процедуру совершенно бессмысленной, но подчинились, хоть и посмеялись надо мной, когда уезжали, оставив товарища на мое попечение.
Индеец лежал на боку, укрытый одеялом. Он не обернулся, хотя должен был услышать, как я шла по тропинке. Что ж, прослушать его можно было и без самодельного стетоскопа – хрипы в легких слышны были с расстояния в шесть футов.
–
Он не ответил. Впрочем, надобности в том не было. Судя по хрипам, я поняла, что у него воспаление легких, а взглянув на него, лишь утвердилась в диагнозе. Глаза потускнели и запали, скулы заострились, на них полыхал лихорадочный румянец.
Я тщетно пыталась уговорить его поесть, он даже ухом не повел, а ему так нужны были силы. Бутылка с водой у его постели опустела. Я принесла еще, однако не стала давать ему сразу, рассудив, что, мучаясь от жажды, он сперва должен выпить настойку.
Индеец сделал несколько глотков, потом замер, струйки зеленой жидкости из уголков рта побежали по лицу. Я попыталась уговорить его по-французски, но он не реагировал; он не осознавал, что я рядом, просто смотрел в серое утреннее небо поверх моего плеча.
Безразличная поза выражала полное отчаяние; видимо, индеец считал, что его бросили умирать на руках у незнакомцев. Во мне зрело смутное беспокойство, что он прав – вполне вероятно, он умрет, если не будет бороться.
По крайней мере, воду парень принял. Он пил с жадностью, осушил до дна всю бутылку, и я отправилась к ручью, чтобы наполнить ее снова. Вернувшись, я достала из корзины амулет и вытянула над гостем руку с раскачивающейся на веревке связкой перьев. Мне показалось, что в его глазах, прикрытых тяжелым веками, мелькнуло удивление – не то чтобы во мне вспыхнула надежда, но впервые за все время он хотя бы заметил мое существование.
Движимая вдохновением, я опустилась на колени. Конечно, я не знала, как правильно следует проводить обряд, однако я врачевала людей достаточно давно, чтобы понимать: сила внушения антибиотиков не заменит, но это все же лучше, чем ничего.
Я вытянула вверх руку с зажатым в ней амулетом из вороньих перьев, обратила лицо к небу и принялась монотонно бубнить самое распевное из всего, что смогла вспомнить, – а именно, латинский рецепт против сифилиса от доктора Роулингса.
Я вылила в ладонь немного лавандового масла, обмакнула в него перья и смазала ими индейцу виски и горло, тихо и зловеще напевая «Поднять паруса»[30]. Может, масло утихомирит головную боль. Индеец завороженно следил за перьями. Я ощущала себя змеей, что гипнотизирует белку, чтобы та угодила ей в пасть.
Я вложила в руку пациента амулет и зажала его пальцы. Затем взяла кувшин с медвежьим жиром с добавкой мяты и изобразила какие-то тайные знаки у него на груди, осторожно втирая мазь подушечками пальцев. От резкого запаха, ударившего в нос, у меня прочистились пазухи; а ему мазь поможет разогнать кровь.
Я завершила ритуал, благословив бутылку с настойкой «во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, аминь», и торжественно поднесла ее к губам пациента. Парень зачарованно разомкнул губы и выпил все до капли.
Я укутала его одеялом, поставила рядом корзинку с едой и ушла со смешанными чувствами – с одной стороны, я надеялась, что он выздоровеет, а с другой – раскаивалась, что так провела беднягу.
Я медленно брела вдоль ручья, выискивая глазами что-нибудь полезное. Для лекарственных трав, пожалуй, было еще рановато. Чем старше и толще стебель, тем лучше и полезней будет настой: если растение несколько лет сопротивляется воздействию насекомых, в корнях и стебле у него накапливается больше целебных веществ. По пути я примечала заросли хелоне и лобелии, росшие вдоль тропинки, чтобы вернуться сюда позднее.
Островки буйно разросшегося водяного кресса плавали тут и там меж камней у берегов ручья, прямо передо мной соблазнительно раскинулся целый ковер из темно-зеленых листьев. А вот и густые заросли первоклассного хвоща! Я спустилась вниз босиком, зная, что придется замочить ноги, подоткнула юбку и осторожно ступила в ручей с ножом в одной руке и с корзиной – в другой. От холодной воды перехватило дыхание.
Через пару мгновений ноги окоченели, но мне было все равно. Я позабыла и о змее в уборной, и о свинье в чулане, и об индейце в амбаре. Стремительно бегущий ручей омывал мои ноги, я чувствовала прикосновения мокрых, холодных стеблей и вдыхала насыщенный аромат зеленых листьев.
У берега порхали стрекозы, их крылья блестели в солнечных лучах, из воды выпрыгивали мелкие рыбешки, пытаясь ухватить мошек до того мелких, что мне и не разглядеть. Где-то выше по течению раздавался громкий тревожный щебет зимородка; вскоре он смолк – видимо, птичка пала чьей-то добычей. Рыбешки, вспугнутые моим вторжением, сперва кинулись врассыпную, затем вернулись. Серые и серебристые, желтые и зеленые, черные с белыми крапинками, они резвились в воде, неуловимые, точно солнечные зайчики. Броуновское движение, подумалось мне, глядя, как из-за снующих рыбешек вздымаются со дна облака ила у моих щиколоток.
Все постоянно движется, в том числе и крошечные молекулы, но странным образом это беспрестанное движение производит впечатление великого покоя, и нескончаемые хаотичные столкновения в конечном итоге превращаются в иллюзию всеобщего порядка.
Двигалась и я, принимая участие в этом веселом танце; плечи то пекло солнцем, то накрывало прохладной тенью. Пальцами ног я нащупывала твердое
