Я шумно выдохнула.
– Так вы решили, я на него сержусь?
– Тетушка, это всякому видно! – горячо заверил меня Иэн. – Ты на него не смотришь, не разговариваешь без крайней на то надобности и даже… – Он смущенно закашлялся. – Я за последний месяц не видел, чтоб ты с ним ложилась.
– Ну знаешь ли, он со мной тоже не ложится! – сгоряча выпалила я, прежде чем сообразила, что подобные темы не стоит обсуждать с семнадцатилетним юнцом.
– У него должна быть гордость, согласись? – Иэн взглянул на меня исподлобья.
– Да уж не сомневаюсь. – Я устало потерла лицо. – Ладно, Иэн, спасибо, что сказал.
Он одарил меня одной из тех улыбок, что совершенно преображали его длинное неказистое лицо.
– Мне ужасно неприятно видеть, как он мучается. Я очень люблю дядю Джейми.
– Я тоже, – сглотнула я комок в горле. – Спокойной ночи, Иэн.
Я на цыпочках прошла вдоль каморок, где спали целые семьи, и размеренные звуки их дыхания несколько успокоили биение моего сердца. Снаружи шел дождь, в дымовые отверстия залетали капли, чтобы с шипением испариться на углях.
Как я сама ничего не заметила? Ответ, впрочем, был прост – глаза мне застилала не злость, а чувство вины. Я умолчала о Стивене Боннете не только из-за Брианны. Да, она права: Джейми рано или поздно решил бы отомстить Боннету. Однако я, в отличие от нее, практически не сомневалась в успехе мужа.
Нет, дело в другом – я скрывала правду из-за золотого кольца.
Почему оно заставляло меня чувствовать вину? Я не знала ответа и кольцо прятала подсознательно, из чистого инстинкта. Я не хотела показывать его Джейми, открыто надевать на палец… И все же мне необходимо было держать его при себе.
Сердце сжалось при мысли, что последние несколько недель Джейми нес на себе двойной груз вины и одиночества. Поэтому-то я с ним и поехала – боялась, что он потеряет голову, ввяжется в какую-нибудь безумную авантюру и не вернется. Со мной он волей-неволей будет вести себя осторожнее.
…И все это время он думал, что его ненавидит тот единственный человек, который мог – обязан был – его утешить.
Перед нашей каморкой я замешкалась. Лежанка была футов восемь шириной, и Джейми сгорбился у самой стенки; я видела лишь смутные очертания его фигуры под одеялом из кроличьих шкурок. Он лежал неподвижно, однако я знала, что он не спит.
Я забралась на лежанку и, очутившись в тени, сбросила одежду. В доме было тепло, но по всему телу пробежали мурашки, а соски напряглись. Глаза привыкли к полумраку, и я разглядела, что Джейми приподнялся на локте и смотрит на меня.
Встав на колени, я скользнула под одеяло. Мех мягко погладил кожу. Не оставляя себе времени на размышления, я подползла к Джейми и уткнулась носом ему плечо.
– Джейми, – прошептала я. – Холодно. Согрей меня. Пожалуйста.
Он повернулся ко мне молча, со свирепой одержимостью, которую можно было принять за неутоленное желание; на самом деле за ней скрывалось отчаяние. Я не искала удовольствия для себя, хотела только унять боль Джейми. Однако вскоре во мне самой проснулось темное чувство, которое заставило вцепиться в Джейми с неменьшей страстью.
Мы держались друг за друга, пряча лица, потому что не находили сил ни разжать руки, ни встретиться взглядом. И лишь когда спазмы наслаждения утихли, я понемногу стала осознавать, что мы, голые и беспомощные, укрытые лишь темнотой, лежим в окружении чужаков.
И все же мы были одни, как в библейском Вавилоне. С дальнего конца дома доносился чужой разговор, но смысла в нем было не больше, чем в гудении пчел.
Дым окруженного валом костра дрожал возле святилища нашей кровати, душистый и легкий. В клетушке было темно, точно в исповедальне, я почти не видела Джейми – только слабый отблеск света на его плече да мерцающие искорки в волосах.
– Джейми, – тихо сказала я. – Это не твоя вина.
– А чья тогда? – устало отозвался он.
– Всех сразу. И ничья. Во всем виноват Стивен Боннет.
– Боннет? – поразился Джейми. – А он-то здесь при чем?
– Ну… при том, – пришла я в замешательство. – Разве нет?
Джейми скатился с меня и откинул с лица волосы.
– Стивен Боннет – жалкий ублюдок, и я прикончу его при первой же возможности. Но я не понимаю, как он виноват в том, что я потерпел крах как мужчина.
– О чем ты вообще говоришь? Какой еще крах?
Он ответил не сразу, лишь склонил голову, нависнув надо мной горбатой тенью. Ноги его были спутаны с моими, и я чувствовала, как он напряжен.
– Никогда не думал, что можно так ревновать к мертвецу, – чуть слышно прошептал он.
