Сердце замерло в груди моей: в чаще что-то шевелилось, а Дева бежала навстречу опасности.
И я бросился следом за Девой, окликнул не — но не слишком громко, чтобы неведомая тварь не обратила на нее внимания, но Наани, ничего не замечая, бежала так быстро, что я гнался за ней с полминуты, ведь она побежала первой, а мне мешал панцирь.
Поймав, я тряхнул Деву за плечи и указал на деревья, под которыми до сих пор шевелилось это самое нечто. Тут она незаметным движением вырвалась из моих рук и с истинной вредностью бросилась именно в то самое место. Охваченный тревогой и ужасом я бросился следом за ней и, вложив все силы в движение, немедленно поймал Деву, которая вновь начала сопротивляться. Тогда, взяв ее на руки, я побежал прочь от зловещей тени.
Наконец деревья начали редеть, и я заметил, что мы приблизились к реке, через которую, как вы помните, я переправился на плоту, и обрадовался, предвкушая безопасный отдых на острове, но, тем не менее, не забывал о своих намерениях: опустив Деву на землю, я не отпускал ее руки.
Наани словно бы успокоилась у меня на руках, трепеща всем телом, она припала лицом к моему панцирю. После, когда она перестала дрожать, я поцеловал ее — близкую, прячущую глаза, в покорные губы.
А потом и она сама захотела меня поцеловать, и я ответил на ее поцелуй, и Дева вновь превратилась в мою Собственную и обрела присущую ей природную рассудительность.
Как только Наани вернулась к привычной сдержанной и естественной манере, мы поспешили к реке, — я никак не мог забыть про шевелящуюся тень и хотел, чтобы мы поскорее соорудили плот и перебрались на маленький остров, где я уже ночевал один раз. В тот день я намеревался ограничиться коротким переходом, потому что остров был безопасным и хорошим местом для сна.
Услышав от меня об острове, Дева пришла в великий восторг, ибо там я ночевал по пути к ней; ей было интересно и перебраться туда на плоту.
Мы спустились к воде; там, на самом берегу, оставались те два ствола, которые послужили мне плотом. Я показал их Моей Единственной, и Наани уронила над ними слезу, а потом срезала тоненькую веточку, спрятав ее в качестве памятки.
Мы решили хорошенько оглядеться вокруг, чтобы найти такое дерево, которое можно было бы срубить. Дева ради этого забралась на оказавшийся поблизости камень с плоской вершиной.
Почти сразу Наани крикнула мне, что видит дерево, пригодное для наших целей в сотне шагов отсюда, и мы вместе направились за ним; Наани хотела помочь мне, однако я отнес ствол словно перышко и положил возле остальных. После мы отправились за ветвями; я срезал их с живых деревьев, осторожно и разумно действуя Дискосом.
Положив ветви в качестве поперечин, я связал стволы лямками и поясами, сделав таким образом вполне подходящий плот — никакое чудовище не смогло бы добраться до нас из воды.
Закончив плот, я столкнул его на воду. Дева помогала, ибо сооружение мое оказалось весьма тяжелым. После этого я воткнул в песок заостренную ветвь и зацепил плот за сей шаткий причал.
Теперь нужен был шест, чтобы толкаться вперед; и меня встревожило, что тот, которым я пользовался на пути туда, исчез со своего места около обоих стволов, где я оставил его, надеясь, что сумею вернуться тем же самым путем.
Исчезновение это заметно обеспокоило меня и заставило поторопиться. Попросив Деву перенести ранец, кисет и свой сверток на плот, я принялся разыскивать взглядом тонкое деревце. Одинокая жердь торчала почти рядом с плосковерхой скалой, на которой расположилась Дева. Пока я занимался делом. Дева стояла на страже и не закрывала рта. В то время как разум мой разрывался между ее милой болтовней и собственным спешным делом, дух мой ощутил приближение опасности. Дева почувствовала то же самое; она вдруг умолкла и посмотрела на меня с некоторой тревогой. Едва я взял шест в руки, позади нас в густых зарослях послышался топот.
Я немедленно оглянулся. И воззрите! К нам приближался горбатый человек, коренастый и могучий. Я не успевал вовремя достать Дискос; враг уже тянулся к самым моим ногам, поэтому я ударил Горбатого острием шеста, глубоко вошедшим в его тело. Горбач испустил вой, в котором мешались животные и разумные нотки, и вцепился в древко, нанесшее ему жестокую рану. Тем временем я выхватил Дискос и буквально в одно мгновение раскроил его едва ли не на две половины — не без жалости в сердце.
Враг мой умирал, но в лесу топотали новые ноги. Я торопливо обернулся к Деве. Наани стояла за моей спиной и держала в руке нож. Обхватив девичий стан левой рукой, я двумя прыжками перескочил вместе с ней на вершину скалы. И немедленно повернулся назад, ибо из-за деревьев толпой валили Горбачи.
Кажется, их было чуть более двадцати — около двух дюжин — и я понял, что мы умрем, ибо не может один человек устоять в подобном сражении, сколь бы силен и быстр он ни был.
Впрочем, я не отчаивался… сердце мое переполняли великий страх за Наани и сливавшаяся с ним высокая радость. В тот день я был готов на подвиг ради нее. Вы скажете, что подобные чувства и такая любовь сродни сердцу варвара. Быть может, вы правы, но я человек, и именно так, не иначе, подобает поступать людям.
Тот, кто осудит меня, осудит все человечество… тщетны любые речи, пусты всякие сожаления: нельзя считать добродетелью нерешительность — тот, кто первым убьет врага, получает шанс дожить и до конца сражения. Так было всегда, есть ныне и будет до конца времени… нельзя уцелеть, цепляясь за столь любезные многим сердцам возвышенные идеалы.
Но лучше будет вернуться от размышлений к повествованию. Горбатые бежали удивительно быстро, первые уже лезли на скалу, словно пантеры, которые молча берут добычу; впрочем, я заметил, что все они несколько ниже ростом только что сраженного мной. Воистину, тогда я весь превратился в скорость и мысль: быстрыми движениями Дискоса скосил головы троим Горбачам, а четвертому нанес смертельный удар в лицо металлическим сапогом… всей своей силой, всем боевым мастерством пытался я сохранить наши жизни.
После начала сражения миновало буквально несколько сердцебиений, но времени перевести дыхание не было. На скалу вскочили еще трое Горбатых; один ударил меня камнем, зажатым в руке; броня моя зазвенела, и я отшатнулся, все же успев сразить одного из врагов.
Наани поймала меня за руку и помогла устоять, тогда я убил Горбача, державшего камень, в тот миг, когда он собрался нанести мне второй удар. Снова укрепившись на ногах, я обратился к третьему врагу. Ему было некуда деваться — даже если бы это и входило в его намерения, — но он издалека прыгнул на меня. Вовремя увидев его, перехватив Дискос обеими руками, я поразил Горбатого в среднюю часть тела, раскроив его еще на лету. В это мгновение из-за края скалы вылезли еще двое… кто-то из них схватил меня за ноги, и я рухнул на спину, получив жестокий удар, пока тело Горбатого еще находилось в воздухе. Перелетев через меня, мертвая туша рухнула на скалу и, перевернувшись, свалилась вниз.
Падение потрясло меня, а руки Горбатых тянули к краю скалы. Невзирая на все старания ранить их, я попадал только по камню, и лишь по счастью не повредил оружие. В тот самый миг, когда они готовы были стянуть меня на землю, я нанес сильный удар, отхватив плечо одному из них. Высвободившись из его хватки, я жестоко ударил металлическим каблуком по пальцам другого и раздробил их.
Я ощутил, что Наани помогает мне подняться на ноги, заметив мою неуверенность. Тут Горбатые хлынули на скалу. Нам повезло: они могли залезть лишь с одной стороны, остальные стороны камня оказались крутыми и гладкими. Это и помогло нам спастись.
А пока я стоял, преграждая путь врагам и рубил их, быстро вращая Дискосом… великое орудие светилось и ревело, заставив врагов отступить. Я бросился вперед, пользуясь их растерянностью, и поразил переднего; получив удар в голову, он умер, еще не осознав, что произошло. Но сам я оказался в ужасном положении; Горбачи окружили меня со всех сторон и принялись молотить меня камнями. Получив тяжелые удары в грудь, спину и голову, ощущая, как проминается под ударами металл, я решил, что пришел миг моей смерти. Тут до меня донесся горестный вопль, вырвавшийся из уст Девы. Голос ее заново воспламенил во мне жизнь. Серая мгла ярости заволокла все кругом, а я рубил, и рубил, и рубил — забыв обо всем кроме врага. А когда пелена рассеялась, вокруг на скале валялись убитые Горбачи, и Наани поддерживала меня; кровь текла по моему телу из ран, панцирь был покрыт глубокими вмятинами.
И я медленно повернулся к ней; Наани поняла, что я собрался спросить, цела ли она, но сердце ее терзалось: ведь я был настолько изранен. Воистину, я отменно сражался и не знал только, цела ли она.
Сознание быстро вернулось ко мне, однако я предельно ослаб и едва стоял на ногах. Теперь нужно было только добраться до плота и оттолкнуть его от берега.
Медленными движениями приблизившись к краю скалы, я огляделся, чтобы убедиться в том, что Горбатые убрались прочь. Дева помогала мне не упасть.
В этот момент появились враги, их было пятеро. Горбатые ползли, стремясь застать меня врасплох. Собрав все силы, я оторвался от Девы, потому что должен был вступить в эту схватку, пока еще мог это сделать. Первым же ударом я поразил одного из Горбачей в голову; он упал бездыханным, однако же я ослабел в большей степени, чем мог предположить; ноги мои подкосилась… так, стоя на коленях, спиной привалившись к камню, я пытался отразить натиск врагов, впрочем, робевших перед Дискосом, который двигался теперь в моих руках не столь уж быстро.
Тут Наани торопливо спустилась со скалы и забежала за спины Горбатых; я хотел крикнуть ей, чтобы она устремилась к плоту, но даже голос покинул мое тело; впрочем, нас ожидала самая скорая и окончательная разлука: некому будет впредь защитить ее, некому будет показать ей дорогу к Великому Редуту.
Наани что-то крикнула Горбатым, и я понял: она хочет отвлечь их от меня. Однако враги не обращали внимания на нее; они подступали все ближе и ближе, и один из них нанес мне страшнейший удар, едва не проломив своей чудовищной лапой мой панцирь. Откинувшись на камень, я вновь облился кровью и едва не потерял сознание. Тут Горбатый схватился за Дискос и немедленно выронил его от боли, причиненной Великим Оружием. Тут он ударил меня еще раз, намереваясь покончить со мной. В тот же миг Дева оказалась в самой гуще Горбатых и ударила ножом того, который бил меня. Вновь и вновь кромсала она его тело самым свирепым и решительным образом. Тогда он повернулся и поймал Наани за одежду. Но платье разорвалось надвое, и Дева вырвалась на свободу. И воззрите! Полное отчаяние придало мне силы; я крикнул, чтобы Наани бежала к плоту, разрубил Горбатого надвое, и упал в обморок, спиной привалившись к скале. Дева побежала прочь от Горбатых, а они не знали, следовать ли за ней или нападать на меня, и остановились. Дева же звала их, пытаясь отвлечь от меня. Она думала тогда не о своей жизни, а только о том, чтобы спасти меня, но у меня уже не оставалось сил, чтобы бежать к плоту.
Горбатые отвернулись от нее, и трое уцелевших принялись хитроумным образом окружать меня, неторопливо и с опаской — ведь они не были уверены в том, что я уже не способен причинить им вред. Заметив это, Дева испустила громкий крик, казавшийся таким далеким моим оглохшим ушам, и вернулась назад… нагая, она стремительно пробежала мимо меня, белая и безмолвная, словно смерть; лицо ее искажалось отчаянием, но глаза были предельно внимательны. Она ударила своим ножом в плечо ближайшего к ней врага; тот взвыл, повернулся и бросился за ней. Наани в полном безмолвии металась из стороны в сторону, быстрая, словно свет. Тогда к преследователю присоединились двое других, а Наани бегала между деревьев, и все трое Горбачей пытались схватить ее — неуклюжими, но быстрыми движениями.
