Иногда Ходящая припадала спиной к какому-нибудь дереву, тяжко и сипло дыша. Смотрела в маленькое личико спящего сына, и сердце заходилось от счастья, усталости и страха. Страха, что догонят, схватят. Но это был хороший страх. Он придавал сил. И она опять бежала. На след Стаи выходить было опасно. Если охотники настигнут, не спасется никто, поэтому приходилось бежать без цели, бежать как можно дальше, бежать как можно дольше.
Она никогда столько не бегала. Небо на горизонте начало медленно светлеть, и несчастная наконец-то поняла – ее уже не нагонят. Но все равно она боялась.
По счастью, едва стоящей на ногах, усталой и дрожащей, ей удалось выйти к сумрачной еловой чаще с непроходимыми буреломами. В еловых корбах всегда темно, там почти нет снега, там можно переждать день, и люди туда не сунутся. Беглянка пробралась в самую гущу подлеска и устроилась в густых ветвях.
Младенец ел долго и жадно. Она прижимала его к себе, целуя в теплый лобик и дрожа от облегчения, пережитого ужаса и тоски. Сколько еще им бродить в этой чаще? И когда удастся нагнать свою Стаю?
– Радош… – шептала она сыну. – Вот и имя у тебя есть. Радош.
А потом провалилась в сон, прижимая дитя к груди.
Отдых был полон смутных видений, которые, как эхо пережитого, еще тревожили память. Двое охотников, схвативших ее у деревни – полубезумную, рычащую от ярости и жажды. Сильные, безжалостные. Они легко скрутили ее, хотя она кидалась, будто бешеная, рычала и выла. Одного – молодого – ей даже удалось ранить, и она успела пригубить его крови. Но возмездие последовало незамедлительно. Рывок куда-то в сторону… Ее поволокло по снегу. Этого охотника она одолеть не смогла бы никогда. Удар ногой в живот превратил мир в пылающую жгучую боль.
Когда она пришла в себя, то сидела крепко привязанная к седлу, с туго-натуго перетянутым веревкой ртом. Чрево заходилось от страдания. А рядом ехал тот самый охотник, крови которого она испробовала. Он молчал. Но по тому, как впивались его пальцы в повод коня, как он погонял, становилось ясно, какая ярость кипела у него в душе.
А после он волок ее – хрипящую от ужаса, ослепшую от яркого зимнего дня, в мрачное царство каменных стен. И когда ворота крепости с оглушительным лязгом захлопнулись за спиной, пленница поняла – ей не выбраться живой. Но Хранители рассудили иначе.
…Она проснулась, когда на лес спустился вечер. Радош поел, сладко и вкусно причмокивая, и заснул, по-прежнему укутанный в платок. Ходящая выбралась из ельника.
Увязая в сугробах, она побрела вперед. После вчерашней гонки сил почти не осталось. Даже голова кружилась. Беглянка не помнила, сколько шла. Спящий младенец стал тяжелым, и немеющие руки уже еле держали сверток. Перед глазами все плыло. И в тот самый миг, когда она готовилась упасть в снег и больше не подняться, из-за старой поваленной сосны вынырнула высокая тень.
– Слада!
Она повалилась на колени, понимая, что может только шептать его имя:
– Дивен… Дивен… Я дошла…
И когда он перехватил из ее дрожащих рук сына, когда прижал ее к себе, она, наконец-то надрывно и горько разрыдалась, понимая, что теперь все будет хорошо.
11
После побега кровососки прошли сутки. Озбра и Дарен вернулись на следующий день ни с чем – распаренные, злые, уставшие, с заледеневшими от дыхания меховыми воротниками. Выученики, что вместе с наставниками прочесывали лес, тоже едва волочили ноги.
Ходящей и след простыл. Как сквозь землю провалилась! Путаные следы вывели погоню к еловым корбам. Удалось даже отыскать в мрачном подлеске место ночевки беглянки, но оттуда взять след уже не смогли. Проклятая словно по воздуху улетела.
Нэд с досады собрал всех у себя, обматерил и пригрозил спустить шкуру с каждого, кто удумает ему досадить хоть единой малостью в ближайшие год- полтора. Однако дальше угроз и ругани дело не пошло. И то казалось, будто досада Главы была вызвана не одним лишь побегом Ходящей, но еще и тем, что об этом побеге по возвращении узнает Клесх, а
С совета, на котором Нэд грозил вернувшимся из леса ратникам всеми карами, наставники расходились злые и молчаливые. Отчасти креффы сознавали правоту Главы, но при том понимали, что упредить случившееся было невозможно. Оттого каждый был угрюм и невесел.
Ихтор направился прямиком в лекарскую. Тут было тепло, привычно пахло травами, а сквозь зазоры печной заслонки виднелись мерцающие отблески пламени. Целитель подкинул в печку поленьев и опустился на пол, остановившимся взором глядя, как огонь жадно лижет сухое дерево.
На душе у наставника лекарей царило смятение. Поразил его Нэд. Видать, правда стареет Глава, чует хитрый лис, как земля из-под ног уходит. Растерянность он сегодня явил. Самодурство воевода крепости показывал часто. Взять хоть тот раз, когда за Айлишу выгнал Майрико с Клесхом. Или когда самого Ихтора с Донатосом грозился в кнуты отправить за то, что запрет его нарушили.
Сегодня же, можно сказать, пожурил по-отечески. Покричал-покричал, а толком никого не наказал. Лишь словами выдрал. Но что слова? Собака лает – ветер носит. Может, наконец, уразумел вину свою? Ведь поверь он тогда Клесху, не подними парня на смех, скольких бед избежали бы, только Хранители
