уходить из Цитадели, скитаться по сторожевым тройкам и не появляться пять лет. Тот только плюнул в сердцах и вышел.
Что такое пять лет для семнадцатилетнего парня? Черная бездна. Глава обрек дерзкого стать ратоборцем дорог – ездить от деревни к деревне, от города к городу, изо дня в день водить обозы, нигде толком не оседая, всякий раз видя новые лица. Либо сгибнет, либо остепенится и заматереет.
Собираясь в путь на долгие выселки, Клесх знать не знал, что всю ночь Майрико рыдала, уткнувшись носом в грудь Ихтору, жалко оправдываясь, что испугалась, растерялась. К кому еще ей было пойти за утешением? Ихтора она знала давно, он был всего на пять лет старше, тоже целитель, и никогда ее не задевал.
И вот девушка сквозь слезы бормотала лекарю: мол, вроде, когда битва кипела, два потока силы она видела, а когда перед креффами стояла, дура дурой себе показалась, у которой от страха в голове путаница. Ведь быстро все случилось! Боя допрежь она не видала, вот и растерялась. За Клесха боялась. Он в крови весь был…
Корила себя девка, что не вступилась за парня. Но и в том, что видела в бою, тоже поручиться не могла. А ну как примерещилось? Слишком тяжкой правда была. Если была…
Но при этом, паче чаяния, понимала глупая, что предательства Клесх не простит. Слишком прямой и искренний, что в привязанности, что в нелюбви, он не забудет жалкой трусости подруги.
Напрасно поутру она хватала его за стремя, умоляла пойти к Нэду. Напрасно говорила взахлеб, давясь словами: «Послушай меня, я старше, я знаю. Повинись перед Главой, скажи, что поблазнилось. Что раскаиваешься. Он простит. Мало ли, чего почудиться могло в горячке. Он не сошлет тебя. Пожалуйста, Клесх!»
Больше всего Майрико боялась предстоящей разлуки. И пуще прочего, что разлука эта может оказаться вечной. Сколько вот так же уезжали, чтобы не возвратиться никогда… А он, сидя в седле, отпихнул ее и процедил: «Я от слов своих не откажусь. Время рассудит, кто прав был. А ты живи как можешь. Раз любить не умеешь».
Тогда девушка не сдержалась – завопила в сердце проклятая гордость! – и бросила вслед уезжающему вою: «Да какой толк от любви твоей? От нее одна беда да глупость. А Цитадель ни того ни другого не прощает!»
Он не обернулся. Она даже не поняла, слышал ли. Так и расстались.
А потом снова, задыхаясь и захлебываясь, Майрико рыдала у Ихтора на плече. Целитель же гладил светлую макушку и думал, что в сказанных лекаркой словах было не так уж и много неправды.
Клесх больше не появлялся. Оброчные деньги передавал с кем-нибудь из сторожевиков или обережников, едущих в Цитадель с оказией. По чести сказать, про парня забыли с облегчением.
Но через полгода погибла разом вся тройка из Малых Осетищ. Однако ратоборец перед смертью успел сказать подмоге, будто вел Ходящих Осененный. Думали – помстилось, на пороге гибели и не такое видится. Но еще через месяц Мораг с Донатосом нарвались на даровитого, когда в село отдаленное ехали. Тогда и поняли, что не брехал Клесх… Нэду бы послать сороку, вернуть парня, но гордыня взыграла. Кому охота признаваться в собственной неправоте, да еще и перед щенком непочтительным.
Многих стыд тогда ел, что отмахнулись от Клесха, не поверили. Ел, да не съел. Все по молчаливому уговору тот случай не вспоминали. А Нэд распорядился держать языки за зубами, допустив к тайне только креффов. Впервые тогда испугались обережники и не знали, что делать. Как людям сказать, что среди Ходящих есть Осененные Даром? Смятение ведь будет. Да и как ратиться с проклятыми?
Обитателей ночи – вурдалаков, кровососов, оборотней – умертвить можно только Даром. Лишь вою Цитадели это по силам. А простому смертному – упаси Хранители. Тут же тварь дохлая в навь оборотится. Ежели не убить, а ранить, так этим еще пуще вызверишь. Не в человеческих силах сражаться с чудовищами. А теперь? По плечу ли Осененным биться не просто с чудовищами, но с чудовищами, наделенными Даром? Убить-то их можно ли?
Не было ответа. Не знали, что делать, потому и решили замолчать. Все же мало было среди Ходящих одаренных Силой.
Клесх вернулся через четыре с небольшим года. Заматеревший.
Никто более не слышал, чтобы он в ярости срывался на крик, чтобы хоть раз голос повысил или кинулся в горячке. Изменился парень. Не было в нем прежней лютости. То ли поумнел, то ли перегорел. То ли и то и другое. И когда приняли его нехотя в креффат, ничего не сказал, не припомнил старую обиду, усмехнулся только, да и то без издевки. До сих пор вина мучает.
А Майрико с тех пор хвостом за ним ходит, все прощение вымолить пытается. Только зря. Клесх если рубил, то всегда сплеча. Чтоб наверняка. И обратно не прирастало.
Лесана убирала сорочатник. Суетливые птицы хлопали крыльями, вскрикивали, роняли перья. Потом успокаивались и чинно рассаживались по жердочкам, ожидая еды. Девушка чистила клетки, наливала воду, бросала в кормушки кости, оставшиеся от обеда выучеников, сыпала хлебные крошки.
Прожорливые трещотки бросались к лакомству, ругаясь и наскакивая друг на друга. Послушница не обращала на них внимания, бездумно делая свою работу. Мыслями она унеслась далеко-далеко. К памятной и страшной ночи, когда совершила дикую, недостойную насельницы Цитадели и ратоборца ошибку.
