В этот миг девушка поняла страшное: он
– Не узнаёшь? – негромко спросила Лесана.
Конечно, узнал. Теперь узнал.
– Мне к ногам пасть? – поинтересовался Донатос.
– Можешь, – кивнула она.
– Дерзости, как я погляжу, в тебе не убавилось. Если и дерешься так же, как языком метешь, Нэд будет доволен.
И он хотел ее оттолкнуть, чтобы идти дальше, но выученица удержала креффа за плечо. Тонкие пальцы сомкнулись с такой силой, что показалось – могут раздробить ключицу, как стальные клещи. Синие глаза прожгли колдуна.
Донатос смотрел спокойно, без испуга, без насмешки. Ждал, что последует. Девушка не двигалась. Наузник молчал, глядя ей в глаза.
– Как долго мы будем стоять? – спросил он. – Пока я не умру от старости?
Лесана усмехнулась:
– Я не собираюсь тебя убивать. Ты ведь смерти не боишься.
Обережник дернул плечом, стряхивая с себя руку послушницы, и вздохнул:
– Да ты никак мстить мне собралась.
Она покачала головой.
– Нет. Но я знаю, как сделать тебе больно.
Мужчина присвистнул.
– Ишь ты! Она знает… А я знаю, как сделать больно тебе. Опять померяемся?
И он повел бровью.
Странно, но больше от этого незатейливого движения, чем от слов Донатоса, ярость всколыхнулась в груди девушки. Он не сожалел. Считал себя правым. И в поступке своем не видел ничего постыдного.
Когда выученица поняла, что ее обида и боль для него всего лишь бабская блажь и злопамятность, судьба колдуна была решена.
Наставник не разрешал разбрасываться Даром. Говорил, он у Лесаны излишне силен, а оттого, как всякое грозное оружие, не должен выниматься из ножен попусту. Но сейчас девушка не стала сдерживаться. Сила вскипела в ней, ринулась прочь.
Узкая ладонь уперлась в грудь колдуну. Под пальцами сверкнула ослепительно-белая вспышка, просачиваясь сквозь серую ткань одежды. Глаза колдуна распахнулись. Казалось, из зрачков вот-вот польется то же неистовое сияние, которое только что ворвалось в тело.
Донатос более не чувствовал прикосновения девушки. Не чувствовал усталости. Не чувствовал ничего. Потому что тело перестало подчиняться и слушаться. Остался лишь разум человека, заключенного в камень. Ни вздохнуть, ни моргнуть, ни разжать губ…
Впервые за много лет колдун не понял, что произошло.
Стоявшая напротив девка чуть отстранилась и спросила:
– Не знаешь, что с тобой?
Сил ответить не было. Он смотрел на нее ненавидящим взглядом, пытался двинуться с места, хоть на вершок поднять руку. Казалось, смоги только, и тело оживет. Увы. Как невозможно пошевелить рукой, которой нет, или переступить ногами, которые отсечены, так и ему было невозможно двинуться или вздохнуть. Рассудок рвался в оковах не подчиняющейся плоти, но Дар словно иссяк. Обережник взывал к Силе, яростью и гневом будил ее в себе, но… Ничего.
И непонятное, бередящее чувство вползло в душу. Скользнуло змеей, сплелось в тугой скользкий ком в животе, шевельнулось, рассыпая по телу холод. Ужас. Слепой ужас, вызванный тем, что проклятая девка каким-то образом лишила лучшего наузника Цитадели самого главного – его сути. Дара.
Глядя на зарождающуюся панику в глазах колдуна, Лесана усмехнулась.
– Видишь, я умею пугать лучше, чем ты. Вон как боишься! Я тебе жилу, по которой сила течет, затворила.
Девушка смотрела в застывшее лицо обидчика.
– А сейчас, – сжатым кулаком она ударила в середину грудины, – я ее отворю.
Яркая вспышка вырвалась из тела и скользнула по ладони послушницы, исчезая.
Донатос согнулся. Жадно втягивая воздух, захлебываясь от удушья, дрожи, жара и холода, разом хлынувших по всему телу. Крефф чувствовал себя пересохшей рекой, русло которой вдруг наполнили потоки воды, рвущейся свирепо и яростно, сметающей все на своем пути.
Проклятое тело вновь ожило, и Дар вернулся. Хотелось схватить девку, свернуть ей шею, по капле выдавливая жизнь. Но руки не слушались. Губы немели. Обережник привалился к стене, прерывисто, хрипло дыша и думая лишь об одном: только бы не вынес Встрешник кого-нибудь в коридор. Только бы
