— Так-так… — задумчиво произнес доктор, поковырялся в кишках, осматривая их через увеличительную линзу. — Вроде все в норме… Хорошая работа, господин профессор. Она превзошла наши ожидания. Когда начнется регенерация?
— Как только закончится действие наркоза, — ответил Майер. — Ваша сыворотка творит чудеса! С каждым разом процесс ускоряется…
Фогель отложил в сторону инструмент и нетерпеливо забарабанил пальцами по столу.
— Смотрите! — воскликнул Майер.
Эрих не поверил своим глазам: крыса зашевелила лапками и ее внутренности втянулись обратно, словно попав в водоворот; рана стремительно заживала.
— Вот это да! — воскликнул доктор и улыбнулся. — Малышка торопится воскреснуть!
— Это самец, дорогой Эрих, — поправил профессор. Его глаза сияли. — Но есть и самка. Я усовершенствовал больше дюжины тварей.
Крыса жалобно пискнула — доктор взял ее за хвост и опустил в один из террариумов, в которых находились другие подопытные грызуны. Она поднялась на задние лапки и как-то пристально посмотрела на ученого. Эриху даже показалось, что крыса искривила мордочку в легкой, но, несомненно, недоброй улыбке.
Доктор отвернулся, но ощущение, что крыса наблюдает за ним и ухмыляется — осталось: оно ползало по спине, словно слепые муравьи.
— Пойдемте ко мне, профессор, — предложил он. — У меня в комнате припрятан «Мартель». Пропустим по рюмашке хорошего французского коньяка. Вы не против?
— Не откажусь, Эрих, — согласился Майер. — И даже не по рюмашке. Мы это заслужили. А опыты отложим на завтра.
Профессор посмотрел на прыгающего в клетке и скалящего зубы шимпанзе:
— Успокойся, Клаус, за тебя я тоже не забуду. Всему свое время, приятель.
Ученые направились к выходу.
Шимпанзе Клаус смотрел то на удаляющихся людей, то на замерших крыс. От невинности во взглядах грызунов не осталось и следа. Ее сменила злоба и неприязнь.
* * *
Карцер располагался на втором уровне базы и напоминал большой поломанный холодильник.
Ганс Вайгель сидел здесь уже пятые сутки и понимал, что мысли скоро начнут путаться, и он потеряет счет времени. После взрыва в бункере карманные часы перестали идти, и их пришлось выбросить.
Было холодно и темно: температура не поднималась выше десяти градусов Цельсия, а свет пыльными полосами проникал только через щель между створками двери и вентиляционные отверстия.
Единственным предметом мебели в карцере были двухъярусные нары, а единственным развлечением — старый французский журнал с полуголыми девицами, который кто-то умудрился пронести и спрятать под тощим прелым матрасом.
Кормили арестанта плохо. Скудный паек выдавался один раз в день. И вскоре от этой пищи голова Ганса стала невероятно тяжелой и кружилась, точно он стоял над пропастью.
Вокруг копошились крысы, поблескивая в темноте глазками, будто маленькими фонариками. Их дерьмо невыносимо воняло. Грызуны постоянно пищали, точно что-то не могли поделить между собой, и этот писк становился похожим на хихиканье, словно смех демонов, преследовавший арестанта все эти дни.
«Ночь» в карцере наступала внезапно — молчаливый надсмотрщик выключал освещение и уходил в дежурное помещение, насвистывая незатейливую мелодию. Крысы подозрительно затихали, лишь изредка попискивая. И Вайгель побаивался, что хитрые твари в темноте подкрадываются к нему, дабы отгрызть уши.
Первые две ночи, показавшиеся бесконечно долгими, Ганс почти не спал. А «утром» смыкал глаза и ждал хотя бы минутного забвения во сне, но получалась лишь лихорадочная дрема, полная кошмаров. Когда вскакивал, жадно хватая ртом воздух, то не мог ничего вспомнить — только то, что мерещились какие-то клыкастые морды с желтыми глазами и крысы, готовые вцепиться ему в горло… кругом одни крысы… много крыс… казалось, они забирались даже в глотку, вызывая омерзительное удушье.
Но этой ночью, изнемогая от усталости, Ганс уснул. И вместе с ним уснули страх и голод.
