возрасту носить такое ожерелье, тем более с глубоким декольте. Вот и приходилось надевать его на девушек: пока те прибирались в покоях или помогали госпоже одеться, опалы успевали… хм… увлажниться. Я тоже несколько раз носила это украшение, потому и вспомнила…
Вот и ящерка, кажется, на жаре высыхала – чешуя тускнела и делалась будто пергаментной, но достаточно было пары капель воды, чтобы она снова засияла. Обычно ящерицы любят греться на солнце, но вытащи из воды тритона – он вряд ли обрадуется!
– Если ты из водяных жителей, то как тебя сюда занесло? – спросила я вслух. – Хотя… перепонок на лапах у тебя нет, и жары ты не то чтобы боишься, иначе давно спряталась бы в тенек или вон в котомку. Случайно угодила, когда мы сюда вошли? Наверно, давным-давно залегла в спячку где-нибудь под камушком у водопада, зима ведь в разгаре… А когда нам проход открылся, так и тебя затянуло? Наверно, так и было, иначе откуда тебе взяться?
Я встала и потянулась, потом снова сказала вслух (уж и не знаю, что хуже – разговаривать с давно умершей бабушкой или с ящерицей?):
– Пойдем дальше или тут останемся? Конечно, на одном месте сидеть глупо, да только идти, чтобы оставаться на этом же самом месте, – тоже не слишком-то умно! Или, может, если побежать, я все-таки попаду куда-нибудь еще?
Конечно, ящерка ответить не могла, а идею пробежаться я отмела: ну какой из меня бегун?
– Жаль, что я с тобой никак не могу договориться, – продолжала я, закинув котомку на спину.
На этот раз я решила ходить именно что кругами, стараясь не терять из виду ракитовый куст, – пускай он будет в центре окружности, а я попробую понять, как далеко могу отойти, не угодив на прежнее место. На самую макушку, пригнув ветки, я снова привязала тряпку, на сей раз побольше – оторвала от подола рубашки. На ветерке этот флажок развевался, всяко заметишь… Правда, белые знамена поднимают, сдаваясь на милость победителей, но я подумала, что фее-то это без разницы, какое ей дело до человеческих обычаев?
– А вдруг ты все-таки поможешь? – спросила я, когда ящерка ловко взобралась по моей штанине, перелезла на плечо, да там и осталась. И славно, на голове она бы мне теперь мешала. – Раз ты любишь воду, так, можешь, поищещь ее? Здесь должно быть озеро, но я не знаю, как до него добраться. Вдруг учуешь?
Разумеется, ответа я не дождалась и тронулась в путь, стараясь держать куст с развевающимся лоскутом на ветке в поле зрения, и это мне даже удавалось, хоть и шея уставала – все время озираться или смотреть в одну сторону не очень-то удобно. Хорошо еще, луг был не особенно кочковатый, а то споткнешься вот этак или в чью-нибудь норку наступишь и сиди потом с подвернутой ногой…
Мне показалось, я всего-то на мгновение отвлеклась, посмотрела перед собой, а когда повернулась, не увидела куста. Вот только что он маячил почти на пределе видимости, светлая тряпочка развевалась на ветерке… и нет ничего.
Я догадывалась, что скоро снова увижу эту клятую ракиту, может, справа, может, слева, но от бессилия все равно тянуло сесть и разреветься, как в детстве от жестокой обиды.
«Но ведь так нечестно! – подумала я, утирая непрошеные слезы рукавом. – Что я должна сделать? Что я могу сделать? Ничего! Я не волшебница, я не знаю, как отсюда выбраться, где искать дочь…»
«И что же, ты намерена лечь и умереть от голода и жажды? А фея пускай любуется?» – спросила бабушка.
«А ты что посоветуешь? – обозлилась я. – Бродить кругами и тыкаться в невидимую стену, словно овца с вертячкой?»
Ответа, конечно же, не последовало. Я уж хотела двинуться дальше, как вдруг почувствовала – ящерка не сильно, но настойчиво покусывает меня за правое ухо.
– Чего тебе? – устало спросила я. – Воды? Мало ее, потерпи… Ай!
Я стащила ящерку с плеча – теперь ее и в кулаке-то не зажмешь, великовата стала – и прислушалась. Откуда-то справа мне послышался скрип колодезного ворота и плеск воды, и вроде бы даже мычание, бряканье коровьего ботала, человеческие голоса!
– Лишь бы не померещилось, – выговорила я, посадила ящерку обратно на плечо и со всех ног кинулась в ту сторону.
Луг, прежде ровный, как стол, вдруг превратился в косогор, совсем как за деревней, у дальнего леса. И я, остановившись на этом косогоре, вдруг увидела знакомые крыши, вон та – это матушкин дом, ее подворье… Неужто фея отправила меня восвояси? Вдруг ей и такое по силам?
«Окстись, дурья твоя голова! – сказала бабушка. – Лето на дворе, а должна быть зима. И не говори, что в чертогах фей время идет, как ему вздумается, и уже полгода миновало, не меньше… Вдобавок мать твоя с отчимом недурно зажили, вторую лошадь купили, корову, так почему хлев старый и конюшня тоже?»
«В самом деле, – сообразила я, – время-то ладно, за ним тут и впрямь не уследишь. А вот постройки… У дома крыша старая, а ведь ее этим летом перекрыли, я точно помню. И пристройку сделали, и забор поменяли, еще с соседями ругались, когда те заявили, дескать, мои-то на полшага на чужую землю залезли…»
Но что мне оставалось делать, стоять и смотреть? Нужно было спуститься и хоть взглянуть, куда меня занесло! Я и пошла вниз, даже не подумав, как деревенские на меня посмотрят, в этаком-то виде – в нижней рубашке, да мужских штанах, да в зимних ботинках по летнему времени… А никто косо не взглянул (пускай попалось мне только трое), и это убедило меня – деревня мне мерещится, и матушка, сноровито вытаскивающая полное ведро из колодца, тоже не настоящая.
– Марион! – широко улыбнулась она, повернувшись и увидев меня. – Ты что ж совсем о нас позабыла, не приходишь? Хоть бы весточку с кем прислала,
