Смутно белеет мрамор, корчатся тени, одна заметно темнее других – невысокая, стройная, явно человеческая, только людей, кроме лежащего, здесь нет. Черная тень – то ли женщина, то ли клирик – не знает о своей невозможности; ей нужно к стене, и она не то ползет, не то струится. Выглядит жутко, растерзанные картечью, не говоря о повешенных и скелетах, куда приятней. Вот и стена. Темные плиты рядом с пьяной тенью кажутся чуть ли не светом, черный силуэт льнет к древнему камню, обретает четкость фрески, но не плоть. Это клирик. Олларианец. Вскинутая рука, красивое, еще молодое лицо залито кровью. Супре! Герман Супре и унар Паоло, которых все-таки убили. Вступая на чужую тропу, Лионель увидел их, как Селина увидела бросившуюся на кинжал женщину в красном.
Тропы выходцев ведут от холода к холоду, он просто встретил несмерть и угодил в нее же, но главное не это, а сложившаяся наконец мозаика. И камин в Старой галерее, стен которой уже не коснуться.
Глава 10
Талиг. Акона
Талиг. Лаик
Талиг. Окрестности Аконы
О том, что до безобразия аккуратная комната только что была спальней, можно было догадаться лишь по хозяину без мундира и паре небольших вьюков. Все остальное успело перекочевать в полковой обоз.
– Доброго, видимо, все же утра, – Придд встал и протянул руку. – Ситуация требует вина, но нам через два часа выступать и двигаться форсированным маршем.
– Выступим, – заверил Арно. – Спать можно и на ходу.
– У меня не получается, – признался однокорытник, – кстати, о «выспаться». Тебе что-то снилось?
– Чушь, – скрытничать виконт не собирался, – но какая-то подлая. Грато сбросил Эмиля, а потом загорелся, сбежал и устроил пожар. И еще эта нога…
– Какая нога?
– Правая задняя, она так и осталась серой в яблоках.
– А маршала Лионеля ты не видел?
– Нет. До Грато была Селина… Девица Арамона. Она предложила мне кота, ну чтобы я на нем поехал, я огрызнулся, а Сэль ткнула мне в нос Фельсенбурга. Дескать, он на своей кошке ездит, и ничего… Постой! Я спятил, или к тебе вечером Мелхен приходила?
– Ты вполне в своем уме. – Валентин положил на стол серебряную звездочку. – Более того, я надеюсь, что пребываю в том же состоянии. Арно, я был бы тебе очень признателен, если б ты одновременно со мной порезал себе левую руку.
– Кляча твоя несусветная! – Когда Валентин спятит, мир накроется кошачьим хвостом. Трехцветным. – То есть да, режем, конечно, а зачем?
– Очень надеюсь, всё дело в моей необузданной фантазии. Я тоже видел неприятный и необычный сон. Сам по себе он ничего не значит, но тебе тоже приснилась…
– Пакость, – подхватил Арно. – Так ты видел Ли?
– И его тоже. – Придд уже держал кинжал. – Нужно надрезать запястье, и пусть кровь прольется на эсперу. Ты никогда не думал, зачем Адриан их сделал?
– Так ведь известно давно! Выходцы…
– Дело в том, – словно бы извинился полковник, – что первые упоминания о выходцах, которые я смог найти, относятся к середине второго кабитэлского круга.
– То есть при Адриане их просто не было? Режем?
– Одну минуту, – Валентин подложил под эсперу что-то, сперва показавшееся тарелкой, но бывшее зеркалом в узкой серебряной рамке. – Режем.
Крови Арно не боялся ни чужой, ни своей, но почему-то зажмурился. И это после лекарского обоза! Как же там пахло этой… таволгой. Уж лучше дым, особенно не пороховой. Как осенью в Сэ, когда в парке жгли листья и ждали сперва отца, потом братьев…
– Так мне признаваться, – зевнул Салиган, – или как?
– Признавайся, – Алва чуть ли не впервые после встречи в Хандаве провел ладонями по глазам. Забивать ему голову голубиным бредом сейчас было бы свинством, но завтра придется рассказать все. – Я еще не сплю.
– Вы уверены? – Эпинэ растер запястье. – Я за себя не поручусь. Давайте обсудим, что получилось, завтра.
– Обсудим завтра. – Неужели согласен?! Выходит, ему опять худо! – Но рассказать придется сейчас, иначе забудем.
– Я видел голубей, – забудешь такое! – их кормили, и они почти стали людьми, но крылья остались. И хвосты… Выглядело отвратительно…
– Они дрались? – Алву полуптицы не удивили. – Как голуби или как люди?
– Как в Доре… Хотя ты же не видел!
