– Высокая оценка от центуриона с… Сколько лет отслужил?
– Тридцать, господин. – «И сегодня они все пошли прахом», – подумал Тулл.
Германик поднял бровь:
– Почему не ушел в отставку?
– Ты знаешь, как это бывает, господин. Армия – моя жизнь. – Простота обращения Германика заронила в душу Тулла надежду. Может, он не помнит подробностей их беседы, может, забыл, что Тулл участвовал в той битве, стоившей Вару трех легионов…
– Действительно…
Германик молча прошелся. Тулл снова почувствовал тревогу.
– Насколько я понимаю, солдатам, служившим в Семнадцатом, Восемнадцатом и Девятнадцатом легионах, запрещено появляться на земле Италии.
Произнесено это было негромким голосом, но под ногами Тулла словно разверзлась пропасть. Он назвал своим Пятый легион, но Германик все знал.
– Да, господин, я знаю. Им запрещено.
– И все же вы оба здесь. – Голос Германика стал холоден, как лед. Он подошел к Туллу, возвышаясь над ним, как башня.
– Да, господин. – Как ни трудно это далось, Тулл не отвел взгляд от лица Германика.
– Ваша участь предопределена.
– Да, господин, – согласился Тулл.
– Так почему вы в Риме?
– Мы хотели увидеть столицу, господин, но еще больше – стать свидетелями триумфа Тиберия. Мы оба служили в Иллирике, господин; всего год, но мы там служили.
– Слава этого триумфа сотрет позор случившегося в Германии.
– Что-то вроде того, – пробормотал Тулл, до сих пор не вполне отдававший себе отчет в том, какие именно рассуждения стояли за его желанием приехать в столицу.
– Расскажи мне еще раз, как ты и твои люди попали в засаду.
Воспоминания, которые Тулл с радостью бы похоронил, были еще слишком свежи. Горечь утраты боевых соратников, тщательно спрятанная в глубине души, терзала, как кровоточащая рана. Позор потери легионного орла жег раскаленным железом. И вот сейчас ему предстояло рассказать обо всем… Впрочем, ничего другого, как подчиниться, не оставалось – ведь Германик был одним из самых могущественных людей в империи.
Тулл изложил свои подозрения насчет Арминия, впервые появившиеся после разговора, подслушанного его слугой, Дегмаром, и в полной мере подтвердившиеся далее. Рассказ получился невеселый: Вар дважды отказался выслушать его; Арминий солгал о восстании племени ангривариев против Рима; наместник решил выступить против них и приказал войску сойти с торного пути, ведущего в Ветеру, на узкую лесную тропу; первые нападения и непрекращающийся ужас последующих дней.
Тулл описал непрерывные изматывающие атаки противника. Потери римлян росли. От боевого рева врагов кровь стыла в жилах. Дождь не прекращался, и все вокруг лежало в грязи. Боевой дух легионеров мало-помалу таял. Сначала потеряли одного орла, потом второго – его, Тулла, Восемнадцатого легиона. Постепенно становилось ясно, что спасения нет.
Центурион помолчал – от страшных воспоминаний перехватило дух. Потом, сделав над собой усилие, продолжил, рассказав, как умудрился вывести из кровавого кошмара пятнадцать легионеров. Бойня закончилась. С помощью Дегмара они вышли на безопасную тропу к Ализо, римскому форту, и, соединившись с гарнизоном форта, двинулись к Ветере, где располагался лагерь легиона, и благополучно его достигли. Закончив рассказ, Тулл тяжело перевел дыхание. Те дни, худшие дни его жизни, врезались в память центуриона, как буквы эпитафии в надгробный камень римского патриция.
Германик долго молчал. Потом спросил:
– Сколько людей уцелело?
Тулл почесал в затылке.
– Думаю, господин, меньше двух сотен. Не считая тех, кто попал в плен к германцам.
Германик перевел взгляд на Фенестелу. Весь рассказ Тулла опцион прослушал с мрачным лицом.
– Что скажешь? Все произошло так, как изложил твой центурион?
– Так точно, господин, за исключением того, что все было еще страшнее. Гораздо страшнее, – ответил тот, кивая головой.
Вновь наступила тишина. Ни Тулл, ни Фенестела не смели прервать молчание.
Тулл искоса бросил на своего соратника благодарный взгляд и снова пожалел о том, что опцион не выполнил его приказа исчезнуть. В глубине души центурион был рад, что товарищ остался с ним. Фенестела был преданнейшим из друзей и оставался рядом всегда, что бы ни случилось. Встреча с палачом будет их последней битвой.
