Когда дверь за Тагулаем в его гостевых покоях замкнулась, он погрузился в мысли. Длинный разговор с князем с треском провалился, и Тагулай ничем не смог поддержать интереса князя. Уж от кого-кого, а от себя такого советник хана никак не ожидал. Впрочем, не велика потеря – завтра он вновь вернется к совершенно пустому разговору о торговле с ромеями.
Гунн медленно опустился на пол, по прывычке сел, поджав под себя ноги, перед серебряным тазом. Хотя так уж и с треском провалился разговор, продолжает перекатывать как вода речные камешки мысли Тагулай. Теперь Дажин озадачен глупым гуннским предложением о торговле с не менее ненавистными ромеями как минимум до завтра, а за это время можно при умении пол-Кияра перерезать в их кроватях…
В глубокой задумчивости степняк опустил руку в таз с теплой водой и пальцами принялся водить по кругу. Еще один вопрос не покидает голову Тагулая, бьет словно молотом: справился ли Тильх? Ведь куда ни ткни – всюду урусские мордовороты. Советник хана тяжело вздохнул, плеснул водой из таза на пол. Он понимает, что от его успеха зависит не только судьба гуннов. Что она ему? Своей головой рискует… Гнев Ухтамара ему известен, и никакие слова или увещевания его не остановят…
Тяжелые мысли медленной вереницей потекли в голове Тагулая. Он подошел к окну и отворил ставни, послышался едва уловимый звон прозрачной слюды. Вечерний воздух ворвался в комнату. Тагулай глубоко вздохнул, веки от удовольствия опустились, улыбка скользнула по губам. Однако он тут же прервал порыв наслаждения. Брови тяжело опустились на переносицу. Он пусть и бывший раб, но все же степняк – а потому воздух гор для него вреден. Здесь он чист, как талая родниковая вода, с каждым вдохом бурлит кровь, силы сами вливаются в мышцы. А там, далеко внизу на степных просторах, разве что пыль дорожная. Но привыкнуть к хорошему – хуже любой болезни. Как потом жить?
Тагулай с силой толкнул ставни, послышался звон – слюда искрами брызнула с оконца. Лицо советника вдруг побагровело, нижняя губа затряслась, он схватил стоящий на столе кубок и бросил в окно, по комнате вновь пролетел звон. Тагулай зарычал в бессильной злобе, трясущиеся руки сжимают массивный подсвечник из бронзы, металл играет золотистыми искрами в отблесках заката: еще мгновение – и резной ствол с двумя свечами в ветвях разнесет вдребезги изящное оконце. Но рука на замахе замерла – в разбитом слюдяном оконце на самом видном месте в граде возле невысокого деревца вкруг пляшет молодежь, обнаженные мужские тела в последних лучах солнца играют мышцами, невесомые платья еще больше подчеркивает все прелести женских фигур. В центре хоровода голый по пояс по кругу, как простой мужик, ходит сам князь Дажин! Шрамы на спине и руках выделяются белесыми отметинами на загорелой коже. В руках огромный каравай, каждый поочередно отламывает кус и съедает. Следом за ним по кругу пускают сосуд с хмельным напитком – братину.
Тагулай швырнул подсвечник в угол и решительно шагнул к окошку, вечерний воздух радостно ворвался через открытые створки. Взгляд гунна устремился к князю русов. Дажин прохаживается вдоль хоровода, иногда в почтении склоняет голову, смех и песни струятся в вечернем небе. Вдруг князь русов схватил одну из девушек за руку и привлек ее к себе, та взвизгнула, но не оттолкнула князя. Тагулаю, напротив, показалось, что девушка сама прильнула к его губам в поцелуе. Дажин спешно передал остатки каравая своему помощнику, радостно воскликнул и подбросил девушку вверх что было силы, молодуха громко ойкнула и бухнулась на руки князю. Дажин, не выпуская из рук русоволосую девчушку, зашагал вперед, оставив позади березовый ствол – центр праздника. На верхушке ствола устроилась соломенная кукла, с рукавов причудливой фигурки свисают разноцветные ленты, на голове различим венок из трав.
Предводитель русов остановился у наваленной кучи. Из сумерек к нему шагнул волхв, замысловатые узоры кроваво-красным огнем пламенеют на белом одеянии, в руке весело потрескивает факел. Дажин с почтением принял священный огонь и передал его девушке. Та, недолго думая, бросает факел в наваленную кучу. Только теперь Тагулай разобрал, что куча – это огромная кладка бревен. Факельное пламя разбилось на множество рыжих пучков. Одни стали тухнуть, другие нехотя расползаются по древесине, она шипит и потрескивает. Вдруг огонь исчез, в воздух взвилась лишь жиденькая струйка дыма. Дажин в нетерпении шагнул к костру, волхвы, напротив, отступили на шаг, взор князя не отрывается от дымящихся дров. Даже хоровод остановился, сотни глаз уставились на сложенные домиком бревна. Но вскоре пламя с жадностью набросилось на бревна, с гулом и треском поедает сухую древесину, даже с высоты было видно, как Дажин облегченно вздохнул. Поляна взорвалась смехом и песнями, бубнами и дудками-жалейками.
Тагулай ухмыльнулся. Если бы урусским шаманам не удалось зажечь костер, пронеслось в голове гунна, ждали бы они беды? Советник сбросил с губ язвительную улыбку и отступил в тень комнаты. Нервное тяжелое ожидание вновь обрушилось на гуннского советника. Его расчет обязательно должен оправдаться. Урусы должны быть обезглавлены.
Смех и песни вновь привлекли внимание Тагулая. Он с интересом разглядывает, как хоровод разбился на десятки пар, полуголые парни увлекают за собой смеющихся девушек через десятки разожженных костров к реке, проходящей через город на севере, на некоторых из одежды лишь травяные венки на белокурых головах, волосы золотыми волнами развеваются в летнюю ночь. Они с разбегу бросаются в прохладные воды реки, брызги и хохот разносятся по округе.
Тагулай с удовольствием отметил аппетитные формы молодых женщин русов. Каждую из них он уже видел с арканом на шее, нагую и готовую для любовных утех. Одну – с широкими бедрами и высокой грудью, что несется с рослым пареньком навстречу воде, – он уже приметил. Сначала он будет наслаждаться ее волосами, потом белоснежной кожей, потом… Тагулай тяжело вздохнул, до этого потом еще нужно подождать. «Или дожить…» – пронеслась недобрая мысль в голове советника гуннского хана.
29
