– Пять… – сказал Димка. – Восемь…
Я схватил его за руку, чтобы отнять монокуляр.
– Двенадцать, – сказал Димка и вырвался. – Двенадцать ворон сидят на дороге.
– Что? – Я подумал, что ослышался. – Кого – двенадцать?
– Ворон, – сказал Димка. – А может, грачей. А может, не двенадцать.
– Дурак! – завопила Оля.
Димка захохотал. Я все же отобрал у него монокуляр. Действительно, несколько больших темных птиц сидели на дороге примерно в полукилометре от нас.
– Беги заводи машину, – сказал я Димке.
Он не понял. Должно быть, подумал, что я тоже хочу его разыграть.
– У тебя что, все мозги вымерзли? – Я толкнул Димку в плечо. Он удивился.
– Заводи машину, – повторил я. – И гони ее сюда. Надо проверить, что за падаль привлекла этих птиц.
Вороны не улетели. То ли они отяжелели настолько, что не могли подняться на крыло, то ли просто не считали нас опасными. Тем не менее, поживу свою они оставили и отступили к обочине, хрипло на нас каркая.
– Ну, – сказал я, – и у кого какие мысли?
Димка забросил «калашников» за плечо, плюнул в ворон и ответил:
– Это не человек.
– Совершенно верно, Капитан Очевидность, – не удержался я от колкости. – Еще какие-нибудь гениальные умозаключения будут, мистер Холмс?
Димка пожевал губу, потыкал подобранным прутиком исклеванное тело и выдал:
– Оно дохлое.
Мне показалось, что вороны рассмеялись.
– Это не зомби, – сказал я, – не драугр, не огр и не мангус.
Мертвое чудовище отличалось от всех обращенных, которых мы встречали раньше. И первое, что бросалось в глаза, это были несоразмерно длинные задние конечности, похожие на лапы насекомого.
– Гуль какой-то, – сказал Димка. – Сдох, наверное, зимой. Только сейчас оттаял.
– Пусть будет гуль, – сказал я. – Но насчет зимы у меня уверенности нет.
Димка пожал плечами:
– Следов не видать. А дожди были две недели назад. Значит, появился он тут не раньше. Но я думаю, что много позже. Зимой. Застрял в снегу и сдох. По весне вытаял, разморозился, тут и вороны с мышами подоспели.
– Не так уж и сильно они его погрызли и поклевали, – заметил я.
– А чего тут грызть? Он же, как мумия… Точно сказал – гуль!
Димка взял у меня топор, двумя сильными ударами отсек чудищу голову и пинком отправил ее к воронам.
– Уходим, – сказал он и, взяв Олю под локоть, повел ее к машине. Но я не спешил. Присев на корточки, я внимательно осмотрел найденное тело. «Нутряное чутье», которое целую зиму ничем себя не проявляло, подсказывало мне, что от этих тварей, незнакомых нам прежде, следует ждать крупных неприятностей.
– Значит, гуль, – пробормотал я. – Вот и познакомились.
Перед тем как покинуть Николкино и отправиться в обратный путь, мы пришли на могилы – это уже стало нашей традицией. Крохотное кладбище было устроено на краю бывшего картофельного поля, под кустами сирени рядом с плотной стеной колючего терновника – Марья Степановна сама указала нам место, где она хотела бы лежать.
Все четыре могилы провалились, а некрашеные, сколоченные наспех кресты заметно покосились, но сейчас нам некогда было что-то поправлять. Мы окропили землю водкой из фляжки, постояли минуту в тишине, глядя себе под ноги. Не знаю, о чем думали мои спутники, а я вспоминал нашу первую встречу с Марьей Степановной.
Думаю, не рассказать об этой женщине было бы неправильно, ведь мы очень многим ей обязаны.
Если бы не ее помощь, мы, возможно, не пережили бы нашу первую зиму.
Марья Степановна прожила в Николкине пятьдесят два года – ей нравилось об этом вспоминать, и она рассказывала со смехом и слезами, как жених Толя вез ее на свадебных санях в свой дом да сломал ногу, угодив под полоз. Перелом оказался сложный, и Толя навсегда охромел. Потом он любил попенять Марье, особенно когда был навеселе: вот, мол, из-за тебя на ногу припадаю да с клюкой хожу. Мы видели Толю на старых фотографиях – он был круглолицый и улыбчивый. Мы видели Толю после его обращения – он был похож даже не на зомби, а на демона, так он скалился и прыгал, пытаясь достать свою старуху.
