На берегу их ждала Айви. И как только узнала! Федору показалось, вот сейчас она бросится к нему на шею, обнимет, прижмется щекой к щеке. Не бросилась. Постеснялась? Или, может, побоялась Евдокии? Подошла медленно, протянула Федору руку, и он руку поцеловал. Даже многозначительное хмыканье Евдокии не остановило.
Как же он соскучился! Вроде бы и виделись они почти каждую ночь, а кажется, вечность прошла с последней встречи. Айви тоже соскучилась. Не нужно было слов, чтобы это понять. Она крепко сжала Федорову ладонь, потянула за собой в глубь острова.
Аким Петрович их тоже ждал, сидел на колоде, опершись подбородком о посох, разглядывая Федора тем по-особенному внимательным взглядом, от которого молодой человек уже успел отвыкнуть. В ответ на приветствие хозяин встал с колоды, крепко пожал протянутую руку, сказал насмешливо:
– Ну что, Евдокия, не удержала сокола?
– Такого удержишь! – Евдокия посмотрела на Федора с уже привычным неодобрением.
– Да и ладно. Ты сюда каждый день плаваешь. Нет ничего необычного в том, что племянник тебе помогает.
– То есть и мне теперь можно каждый день? – спросил Федор, не веря своему счастью.
Счастье было недолгим.
– Нет, – сказал Аким Петрович, – что тебе тут делать каждый день? Раз в неделю приплывай, коли охота, а чаще не смей. Ну, в дом пойдемте, расскажешь, какая она – новая жизнь.
Федор не хотел рассказывать о своей новой жизни. Ему хотелось остаться с Айви наедине, помолчать в тишине, посмотреть на звезды, но перечить Акиму Петровичу он не решился. Пришлось рассказывать и про двигатель, и про часы с кукушкой, и про Кутасова, и про Августа Берга с его придурью. Так, в пустых разговорах, и прошел вечер. Луна еще не выкатилась на небо, а Евдокия уже засобиралась обратно.
– Это ты у нас спишь до полудня, а у меня еще прорва дел. Некогда мне тут прохлаждаться.
Федор с надеждой посмотрел на Акима Петровича, но старик молчал, лишь ухмылялся в усы. Айви пошла их провожать, а потом еще долго стояла на берегу, смотрела им вслед. Но рукой не махала.
Домой вернулись уже в темноте, и Евдокия сразу же занялась хозяйством, Федор подумал, что ни разу не видел ее сидящей без дела. Спать она ложилась позже него, вставала раньше. Да и спала ли она вообще?
Сам Федор сумел уснуть только под утро. Не успел он закрыть глаза, как кто-то бесцеремонно потряс его за плечо.
– Вставай, – послышался в рассветных сумерках голос Евдокии. – Хватит бока отлеживать.
Он встал, помотал головой, прогоняя сон, и, так окончательно и не проснувшись, вышел во двор. Уже чувствовалось скорое приближение осени, воздух был свеж и кристально-прозрачен, а вылитое на голову ведро ледяной воды не взбодрило, а едва не вышибло из тела дух.
Завтракал он в одиночестве. Евдокия ушла кормить скотину, но перед уходом поставила на стол узелок:
– Обед. Этот блаженный тебя точно не покормит.
Семен явился, как и обещал, в шесть утра, приехал на телеге, запряженной каурой лошадкой.
– Садись, – велел он и, едва Федор забрался в телегу, легонько хлестнул лошадку вожжами.
Лошадь всхрапнула и двинулась вперед резвой рысью.
На сей раз ехали не в сторону завода, и Федор только сейчас подумал, что города он так и не видел. Все как-то недосуг было. Чернокаменск уже проснулся, его жители спешили по своим делам, взрослые на работу, детишки гнали скотину на выпас. Открывались лавки и мастерские. Поднимая в воздух клубы пыли, катились по дороге повозки и телеги, заливались лаем собаки, кричали петухи. Своим укладом Чернокаменск не отличался от большой деревни, и лишь ближе к центру стало ясно, что это все-таки город. Сначала появились каменные дома, кое-где даже двухэтажные. Магазины и лавки сделались наряднее, а рабочий люд встречался заметно реже. Центр в отличие от рабочих окраин еще спал, а если и не спал, то только-только просыпался.
Улица, по которой они ехали, расширилась и выплеснулась на мощенную брусчаткой площадь. На площади стояли небольшая, но нарядная церковь, двухэтажное здание городской администрации, жандармерия и еще несколько домов, назначение которых Федору определить не удалось. Но, судя по унылым фасадам, ни один из них не принадлежал Кутасову.
– Чего башкой вертишь? – спросил Семен. – Нравится?
Федору не нравилось, но он на всякий случай кивнул, а Семен презрительно сплюнул:
– Ерунда! Как можно жить в этих каменных мешках? Тут же даже пахнет по-другому.
Они пересекли городскую площадь, свернули на одну из неприметных улиц. Семен снова стегнул лошадку. Та покосилась на него с почти человеческой обидой и потрусила чуть быстрее. А город через пару дворов снова начал превращаться в деревню со всеми присущими ей отличительными чертами. Очень скоро деревянные дома с подворьями уперлись в реку, а укатанная до каменной твердости дорога вильнула и зазмеилась, повторяя речное русло. Семен отпустил вожжи, заложил руки за голову, сказал с совершенно несвойственной ему сентиментальностью:
– Вот это я люблю! Вот где дышится полной грудью!
Федор был согласен с мастером, дышалось и в самом деле легко, наверное, из-за подступающего к самой реке соснового леса.
– Кутасов для своего дома выбрал правильное место. – Семен сунул в рот соломинку. – Что ему с его деньжищами в городе тесниться! Его усадьба у
