что еще минута-другая – и вагон окончательно превратится в топку.
Борясь с кашлем, Виктор закричал:
– Анастасия Алексеевна! Трофим!
Кажется, целую вечность он вслушивался в тишину и уже собирался уходить, когда услышал сиплое:
– Сюда!
Был ли это голос Трофима, он не знал, но уже шел на зов, почти на ощупь.
– Скорее!
Трофим. Точно Трофим! А Анастасии не слышно.
Ориентироваться в задымленном, почти в лепешку сплющенном вагоне было тяжело, путеводной нитью был только голос.
– Трофим, не молчи! Говори что-нибудь!
И Трофим запел. По вагону разнесся его сиплый, но все еще мощный бас…
– Вот так, Трофим! Пой!
Он шел, а временами и полз, ориентируясь только на эту «песню дивную».
Дополз и, видно, вовремя. Трофим, подобно Титану, держал на своих могучих плечах то ли кусок вагонной крыши, то ли кусок вагонной перегородки. Но то, что он держал, несомненно, было очень тяжелым, почти неподъемным, если судить по вздувшимся на Трофимовой шее венам.
– Она там, – прохрипел он. – Без сознания. Забери, унеси ее отсюда… Сам я не могу… Если отпущу, раздавит… Да быстрее ты, сучий потрох!
Виктор не обиделся на сучий потрох, он уже лез под готовое обрушиться перекрытие.
Анастасия лежала на полу. Или на потолке, в этом аду было не понять.
– Живая? – спросил Трофим, и по его дрогнувшему голосу стало ясно, что он не знал, живая она или мертвая, просто держал перекрытие. И держал бы до самого конца, если бы никто не пришел…
Виктор прижался ухом к Настиной груди – тут уже не до церемоний – и услышал мерное «тук-тук».
– Живая! – заорал во все горло и услышал, как тяжело, со свистом выдохнул Трофим.
Анастасию из-под завала он вытаскивал, может, и не слишком деликатно, но зато максимально быстро, потому что понимал, что счет уже пошел на минуты, слышал рев подбирающегося пламени, шкурой чувствовал его жар. А дышать уже почти не мог.
– Уноси ее отсюдова!
– Бросай!
– Унесешь, я сразу брошу!
И Виктор понес, и донес до ближайшего разбитого окна, а наружу, на свежий воздух, почти вытолкнул. Там были люди, смельчаки, не испугавшиеся пожара. Анастасию подхватили, понесли. Хорошо, дело сделано. Он бы тоже мог выбраться, свежий ночной воздух пах упоительно, но в вагоне оставался Трофим, и Виктор вернулся, заорал во все горло:
– Трофим!
– Тута я. Чего горланишь? – послышалось совсем рядом, и из дымовой завесы показалась массивная фигура. – Вылазь давай, пока не поздно.
Вот он и нашелся, живой и невредимый, привычно злой. Вот и слава богу!
С вагона Виктор спрыгнул прямо в высокую, по пояс, траву, полной грудью вдохнул воздух, огляделся в поисках Анастасии. Вокруг царил хаос, кричали женщины, плакали дети. Из уцелевших вагонов прямо на головы пассажирам летели чемоданы. Кто-то спасал людей, а кто-то – багаж.
– Где она? – Рядом тяжело, так, что вздрогнула земля, приземлился Трофим.
– Где-то там! – Виктор махнул рукой в сторону стихийно образовавшегося посреди степи становища. – Ты иди, а я сейчас…
– Деньги и документы тут. – Трофим похлопал себя по топорщащейся на животе рубахе, – а одежа ее сгорела. Как она без одежи? – Сейчас, когда самое страшное было позади, он выглядел растерянным.
– Купим, – сказал Виктор твердо и подумал про собственные документы. – Ты иди к ней, иди…
В свой вагон он влез так же, как до этого вылез – через окно. В темноте купе нашарил саквояж, вздохнул с облегчением. Без денег и документов на новом месте было бы совсем тяжко. А так ничего.
Он уже собрался уходить, когда услышал слабый детский плач.
– Эй, есть здесь кто-нибудь? – закричал что было сил.
Никто не ответил, но к детскому плачу, кажется, добавился собачий лай. И Виктор пошел на этот звук, как раньше шел на песню Трофима. А в вагон уже пробирались языки пламени, подписывая смертный приговор всем нерасторопным и беспомощным. Пробираться в купе Виктору пришлось через завалы из чужого багажа. И тут же под ноги к нему с тихим визгом бросился щенок. Одного страдальца нашел.
Младенец обнаружился под лавкой, был он на вид живым и невредимым, но много ли Виктор знал о младенцах? Тут же, на полу, лежала молодая
