своего непутевого, смотрела на подружку – албасты. Защищала? Острые кошачьи когти впились в кожу, Август поморщился, но кошку сталкивать не стал, осторожно погладил по свалявшейся шерсти.
– Защищает. – Кончик косы дернулся перед самым кошачьим носом, едва не задел Августа, но он руку убирать не стал. От неминуемого не убежишь. – Я бы не стала этакого хозяина защищать.
А вот он стал, кольцо-оберег отдал почти незнакомому мальчишке и умереть теперь сможет со спокойным сердцем. Сделал все, что в его силах. Не в чем будет Евдокии его упрекнуть.
– Глупый старик. – Коса убралась восвояси, а старуха вдруг перекинулась юной девой, такой, что глаз не отвести.
– Не убивай его.
– Уже пыталась. – Дева улыбнулась, обнажая все те же смертельно острые зубы. – Не вышло.
– Кольцо…
– Еще до кольца. Коснулась я его, старик. Тебе ли не знать, что от моих прикосновений бывает.
Не ответил, лишь молча кивнул.
– Думала, заберу тепло, а там и до души доберусь, а не вышло. Девочка… – Албасты снова улыбнулась, но на сей раз другой, почти человеческой улыбкой. – Она ему помогла, поделилась теплом. Как такое вышло, ума не приложу, только им обоим легче стало.
Откуда же ей понять, нежити болотной, что у людей так бывает, что делят они иногда не только тепло, но и судьбу.
– Не тронь, – только и смог повторить.
– Не стану. И тебя не трону.
Легче не сделалось, смерти Август не боялся, но холод отступил, и кошка, почуяв, что буря миновала, спрыгнула с коленей, на прощание больно царапнув.
– Ты видела? – Он говорил, не глядя на албасты, рассматривал собственные морщинистые руки. Без кольца как-то сразу навалилась усталость, та самая, что годами копилась тяжким грузом. Прожитые годы напомнили о себе болью в суставах и дрожью в пальцах.
– Видела. – Албасты присела к столу, костяным гребнем принялась расчесывать волосы.
– Я своими собственными руками ее похоронил.
И даже место запомнил, где тело пани Вершинской закопал. А другого оборотня на острове не было…
– Был. – Албасты хмыкнула, мысли его она давно научилась читать. – Или ты так памятью слаб стал, что забыл?
– Это не он! Скажи, что не он…
Верить в такое не хотелось. Да и неправда это! Темнит албасты.
– Не скажу. – Она пожала плечами. – Скучно мне, старик. Одно только и есть развлечение, что за людьми подглядывать. Или не людьми… – добавила многозначительно.
Значит, не скажет. Будет развлекаться. А то, глядишь, и сама присоединится к кровавому пиру. Август тяжко вздохнул, потер уставшие глаза. Захотелось выпить. Где-то у него самогон был припрятан…
– Гляди, играми своими ей не навреди. Люди – существа хрупкие. Тебе ли не знать.
– Кровь чую. – Точеные ноздри хищно раздулись. – Много крови. Хорошо, будет и мне радость.
– Не трогала б ты их, – попросил Берг, уже заранее зная, каким будет ответ.
– Не буду. Они сами все сделают. Веришь? – И взгляд свой черный вперила в Августа. Снова стало холодно, и от холода этого вдруг занялось сердце.
– Верю. – Человеческую натуру Август знал хорошо, понимал, что иная человеческая душа почернее будет, чем душа албасты. Или у албасты нет души?
– Есть, старик. – Она усмехнулась. – Если бы не было, разве б я сейчас с тобой разговаривала. – Длинный язык жадно облизнул алые губы, Августа замутило.
– Устал я, – сказал правду, как есть.
– Так уплывай с острова. Тебя я отпущу.
– А остальных отпустишь?
– Я бы, может, и отпустила, а вот дом… – Седые космы сами собой заплетались в косу. – Тебе ли не знать, старик, кто заточен в этом месте.
Знал. Разве ж о таком забудешь? Но надежда есть, что тот, кто заточен, так в заточении и останется, не отравит своей ненавистью этот многострадальный остров.
– Уже отравил. И остров, и озеро, и дом твой. Молись, старик, чтобы не нашлось дурака, способного его из заточения вызволить. Молчи, никому не рассказывай про пещеру. – Голос албасты сделался глухим, словно грозовые раскаты.
– Не стану.
