– Что «ага», Сашенька?
– Я поняла, – сказала Саша. – Поняла.
Когда-то довольно давно, в одной кафешке на Левом берегу, где, казалось бы, практически нереально было встретить знакомых, Анна с Женей как бы разговаривали, но на самом деле не очень, зато очень обнимались. Это было то время, когда всего мало – времени мало, места мало, тела мало, слов мало, что ни сделаешь – всего мало. И никакие выразительные средства языка не в состоянии передать той специфической жажды, которую могут испытывать два человека, как бы сплетенные между собой, даже когда они вынуждены разделяться в пространстве.
И тут вдруг к Анне с радостными восклицаниями бросилась барышня, одна из недавно вошедших. Оказалось – Наташка, одноклассница. «Вот же черт», – подумала Анна, но с другой стороны, почти двадцать лет не виделись, и никто друг о друге ничего не знает, так что все равно…
Женя удалился покурить на крыльцо, деликатно предоставив дамам возможность пощебетать без свидетелей. Щебетать было особо не о чем, на вопрос «Где ты работаешь?» Анна честно ответила: «В дурдоме», и по заливистому смеху Наташки было понятно, что она восприняла это как удачную шутку.
– Ой, да и я в дурдоме, – махнула она рукой и принялась подводить губы контурным карандашом. – Но я же знаю, что ты замуж вышла. Развелась?
– Почему? – Анна поняла, что лучше как-то съехать с этой темы.
– Значит, недавно снова вышла. – Наташка как настоящая блондинка стояла насмерть, поскольку что может быть интереснее, чем чужая личная жизнь?
– Это мой муж, – сказала загнанная в угол Анна.
– Так я же и говорю – наверное, новоиспеченный, а вовсе не тот, за которого ты выходила замуж черт знает сколько лет тому назад.
– Да почему?!
– Вот тебе зеркало, возьми и на себя посмотри. У тебя глаза оглушительно влюбленной женщины. Давай коньяку выпьем?
Выпили.
– А мне как-то в этом деле… – пожала плечами Наташка. – Нет, с сексом все ок, нет в нем недостатка, в сексе-то. Партнеры всяческие имеются, все на понтах. Замуж сходила даже. А вот чтобы крышей съехать… Не выходит пока. Вот скажи, а правда, что, когда ты кого-то очень-очень, ну вот так очень… правда, что больше всего хочется лечь в позу эмбриона и укрыться с головой?
– Правда, – подтвердила Анна.
Женька надолго завис на крыльце, Наташка в лирической задумчивости закурила тонкую ментоловую сигарету, а Анне захотелось лечь в позу эмбриона и укрыться с головой.
…А теперь не хочется. «Все идиоты, и никому никого не жаль, – думала Анна, глядя в мутное вагонное окно. – Все – инфантильные идиоты, и каждый, по большому счету, думает о других не больше, чем о жизни на Марсе. И я не исключение».
Вчера ей странно, и непривычно, и болезненно неловко было укладывать пьяного Женьку в своей гостиной на диван, подсовывать ему подушку под голову, укрывать одеялом. Он хватал ее за руку, подносил руку к своим губам, бурчал что-то невнятное. Она выдергивала руку и пыталась уйти. Он в попытке дотянуться до нее свалился с дивана, запутался в одеяле, упал, невнятно ругался. Вернулся на диван, уткнулся носом в подушку, пробормотал: «О господи», – и наконец уснул.
Утром Анна обнаружила его на кухне, бледного, небритого, в облаке крепкого перегара.
– Чаю сделать? – Она пресекла его неуклюжую попытку погладить ее по руке, поморщилась невольно.
– Прости, – сказал Женя. – Я тут набедокурил, похоже. Надрался вчера, так что крышу снесло на фиг. Прости меня, пожалуйста. Где твой муж?
– К родителям поехал. – Анна включила электрочайник и поняла в этот момент, что у нее совершенно нет сил. Кончились.
– У тебя такой хороший эвкалипт подрастает, – вяло заметил Женя, нависая над подоконником с незажженной сигаретой во рту. – Только сорняков вокруг до хрена было. Я их удалил.
Анна бросилась к цветочному горшку, отодвинула Женю.
– Удалил?! – закричала она, и он от неожиданности выронил сигарету. – Удалил? Ты бы голову себе удалил!
– Аня, – шепотом сказал оторопевший Женя, – ты чего?
– Ты Мэнсона убил, – сказала она, расширенными глазами глядя на то место, где еще вчера рос больной бесперспективный росток апельсинового дерева по имени Чарльз Мэнсон. Предмет трепетной заботы ее мужа, мистический задохлик, на которого возлагались тайные надежды, строились виды, делались осторожные ставки. С ним велись неспешные утренние беседы, его подбадривали и хвалили. Только на днях собирались выделить ему отдельную жилплощадь в виде маленького горшочка.
Все это, глотая горькие слезы, Анна проговорила, глядя на пустое место в цветочном горшке.
– Так, – сказал Женя. – Я вот что должен тебе сообщить. Все твои проблемы у тебя в голове. Тебе нравится быть несчастной, и от этого несчастными становятся все окружающие. Твой муж в первую очередь, Аня. Он болеет потому, что ты несчастна. А не наоборот. Тебе никогда не приходило это в голову, психотерапевт ты наш выдающийся? Тебя дисквалифицировать надо за профнепригодность. Но со мной, Аня, этот номер не пройдет. Я не хочу быть несчастным. Я люблю жизнь, люблю тебя, дуру, рокфор с белым вином и мозги с горошком. Мне нравится, когда в людях течет теплая кровь. Я – здоровый
