прижавшихся друг к другу на постаменте памятника. Анимешники сидели обнявшись, являя собой живой монолит – грели друг друга. Ни одна попытка добросить до них теплые вещи извне не увенчалась успехом – курточки, свитера, шерстяные одеяла наталкивались на невидимую преграду и по ней, как по скользкой стене, сползали на землю.
– Зато хоть вода есть, слава тебе, господи, – сказала какая-то женщина и перекрестилась. – Там же ж фонтанчик с питьевой водой, прямо слева от памятника.
– Так он же пересох давно, – донеслось из темноты.
– Та не-е… – протянул кто-то нетрезво.
– А если пальнуть по ним? – шепотом спрашивал один мужчина другого. – Вот так тупо взять и пальнуть? У меня ружье в подвале, и у тебя обрез, и вон у Семеныча. Вот так, нах, взять и пальнуть…
– По детям? – с сомнением уточнил собеседник.
– Да какие это, нах, дети?..
Борис, Саша, Аня и Женя тоже сидели вокруг костра, в какой-то момент к ним присоединился Китька и пристроился рядом с Анной. Она подумала немного и обняла его, накрыла своим плащом.
– Нехорошо это, – сказала Саша. – Нам тепло, а они мерзнут. Вот и наши приехали.
Ирина схватила Сашу за плечи, рывком поставила на ноги и обняла так, что у сестры захрустел позвоночник.
– Шура, – сказала Ирина, – поехали домой. Мы уезжаем, Шура, что ты стоишь истуканом?
Саша, не отрываясь, смотрела в сторону памятника. Там мерзли девочки Сейлормун, Судзумия Харухи, Наруто и Лина Инверс. Мальчики в самосшитых хаори и хакама сжимали озябшими руками рукояти катан. Молчали все, и живое серое кольцо вокруг них тоже не издавало никаких звуков. Казалось, что дети, окружившие своих сверстников, соседей и одноклассников, не испытывают ни холода, ни голода, ни жажды. За все это время ни один из них не поднялся, не вышел из круга, чтобы попить, пописать, размяться.
– Шура! – трясла сестру Ирина.
– Давай отойдем в сторонку, Ирка. – Саша вырвалась и пошла к дороге. – Слушай меня, – сказала она, остановившись, и что-то было такое в ее тоне, что Ирина, открыв рот, снова закрыла его. – Я знаю, что это. И ты знаешь, что это. И знаешь что?
– Ну?
– Помнишь о культе аматонго у зулусов наших любимых? Ну, культ предков! Вспоминай!
– А при чем здесь…
– У них там была технология одна. Если ты хотел отправиться к предкам, но время твое еще не пришло, по снисхождению шамана к твоей скорби – например, по родителям или старшим братьям – ты мог произнести текст, который замедляет функции организма и через какое-то время, через час примерно, приводит к их полной остановке. Это время специально дано, чтобы ты мог попрощаться с близкими – вот именно не заранее, а так, как до?лжно прощаться человеку, который осознает неотвратимость того, что должно произойти. Но это время можно же истратить и на что-то другое, правда, Ирка?
– Нет. – Ирина схватила Сашу за запястье.
– Я с детства то и дело слышу, что живые не могут говорить со смертью. Ну, хорошо. Но мертвые же могут? Не сжимай так, ты мне руку сломаешь. Я знаю этот текст. Я его нашла после перевала. Подняла. Уж очень мне стало любопытно.
– Молчи, – севшим голосом сказала Ирина. – Только молчи. Я сейчас Георгия позову.
– Если человек знает, что нужно делать, но не делает, он кто после этого? Свинство это…
– Молчи, – прошептала Ирина. – Вообще молчи.
Борис то и дело оглядывался на сестер и в конце концов не выдержал. Происходившее смутно его беспокоило.
– Вы вот тоже дергаетесь, – констатировал Георгий. – Не я один…
– Саша что-то задумала. – Борис встал и пошел к «своим девочкам».
И Георгий встал и пошел к «своим девочкам».
Саша вырвалась из сестриных цепких рук, и теперь в темноте парка девочки стояли друг напротив друга, как Пушкин и Дантес на дуэли.
На расстоянии метров пяти Борис отчетливо услышал, как Саша негромко произнесла фразу на языке койсанской семьи – лекция о лабиальных кликсах не прошла даром.
Георгий нахмурился и остановился.
– Что? – спросил Борис.
– Всё, – не своим голосом сказал Георгий, но не ему, а куда-то в пространство. – Ирина, ты хотя бы молчи.
– Да куда ж я ее одну отпущу, дуру? – Ирина усмехнулась с неопределенным выражением лица.
– Молчи, Ирка, – попросила Саша. – Пожалуйста.
