Так вот чего он боялся?
Может, и так…
Шерри осталась у него на ночь, и субботу они провели на море. Гуляли по пирсу, пообедали в «Краб-кукере», сплавали на пароме до острова Бальбоа и обошли там все туристические магазинчики. В одном месте у моря на пляж выкинуло крупную медузу: молодой загорелый блондин и его подружка, такая же загорелая и белокурая, тыкали в нее палками, вокруг собрались люди, и в небольшой толпе Стив вдруг увидел Джину со своей работы. Джина, в ленточном бикини, стояла под руку с пузатым лысеющим мужчиной в плавках. Кем он ей приходится – отец, муж, любовник, – Стив не представлял, не знал и того, живет ли Джина на Бальбоа или, как и они с Шерри, приехала сюда на выходной. Но сама эта встреча его смутила. Как-то неприятно было видеть сослуживицу, с которой привык встречаться в рабочей обстановке и говорить лишь о самом необходимом, на пляже, почти раздетой. «Ей, наверное, тоже неприятно будет меня увидеть», – подумал Стив и, тихонько выбравшись из толпы, повел Шерри оттуда подальше.
Потом они заехали в «Сады Роджера» – Шерри хотела посмотреть цветы; и уже по дороге домой Стив вдруг сообразил, что за весь день ни разу не вспомнил о родителях. Передышка была кстати, но вызвала в нем укол вины. Что он за сын? Мать сидит дома, одна, со сломанной рукой, отец сошел с ума и пытался ее убить… да хороший сын ни о чем другом и думать не станет! А он обо всем забыл, стоило выбраться из дома в приятной компании… Стыдно. Очень стыдно.
Стивен уже начал сворачивать на парковку, когда вспомнил, что машина Шерри осталась на улице. Он объехал дом вокруг и остановился возле ее «Приуса». Вчера Шерри не собиралась оставаться на ночь и сейчас была во вчерашней одежде; ей нужно было вернуться домой, переодеться и принять душ.
– Может, поедешь со мной? – предложила она. – Останешься на ночь?
Стив устало покачал головой.
– Хочу съездить к отцу, пока еще не очень поздно.
Шерри, улыбнувшись, клюнула его поцелуем в щеку.
– Вот что мне в тебе очень нравится: ты хороший сын!
Стив заставил себя улыбнуться в ответ. Хороший сын? Бог его знает. А отец его – хороший отец? Тоже так сразу не ответишь… Нет, пожалуй, он хороший сын: вот, ездит к отцу в больницу почти каждый день, хотя тот ничего не понимает и почти его не узнает… Поменяйся они местами, небось отец к нему не ездил бы!
Но какого черта он вообще об этом думает? К чему сравнивает, кто из них лучше, высчитывает, словно старается набрать очки в игре? Неужто ждет какой-то награды за свою сыновнюю почтительность? Ни в рай, ни в ад, ни в грядущую жизнь Стив не верил. Сказать, что ходит к отцу ради самого отца, тоже нельзя: отец ничего не понимает, ему все равно. Наверное, дело в том, что уже давно, очень давно – может быть, с детства – он смотрит на свою жизнь, словно издалека, как на что-то отдельное от себя. Словно все это кино. И правда в том, что очень многие его мысли, слова, действия – не для себя, а для какого-то невидимого зрителя. Он сам – сценарист, режиссер, единственный актер и критик собственной жизни.
А подростки, не расстающиеся с наушниками, – что они делают? Снабжают свою жизнь саундтреком. Словно они на экране, словно кто-то смотрит про них кино.
Да все мы так делаем, каждый по-своему.
Стив поцеловал на прощание Шерри, обещал позвонить ей из дома, помахал рукой, и они разъехались.
«В конечном счете, – думал он, – я стараюсь поступать правильно ради самого себя. Мне так лучше. А еще потому, что, может быть – только “может быть”, – где-то в глубине души отец знает и понимает, что я для него делаю».
По дороге он заехал в «Дель Тако» и, сидя за пластмассовым столом на пластмассовом стуле, торопливо съел невкусный ужин. В Ветеранский госпиталь приехал уже на закате. Отец спал, чему Стив, со вздохом опускаясь в кресло, от души порадовался. Лучше, когда старик спит. Можно сидеть у его постели, как положено любящему сыну, но не пытаться с ним разговаривать – что из-за деменции, исключая краткие периоды просветления, почти невозможно. Да, лучше, когда отец без сознания. Сыновняя любовь, преданность и никаких хлопот.
Вдруг послышался хриплый, сдавленный кашель, и Стив подскочил в испуге. Взглянул на кровать. В палате царила тьма, даже свет из коридора падал приглушенно, неярко, словно его притушили на ночь. Шторка, отделяющая кровать отца от остальной палаты, была отдернута: одного из его соседей выписали два дня назад, второго куда-то перевели сегодня утром. Стив озирался кругом, словно ребенок, напуганный непонятным звуком в темной комнате. Только сейчас он заметил, что из других палат не доносятся, как обычно, крики и вопли. Весь этаж притих.
Отец распахнул глаза – белые ободки роговицы, черные дула зрачков в полутьме.
– Я ее убил.
Старческий голос в мертвой тишине больницы прозвучал сипло и как-то нелепо громко.
Стив застыл на месте. А в следующий миг бросился к двери и аккуратно ее прикрыл, чтобы никто, проходя мимо, не услышал отца.
– Я ее убил, – повторил голос у него за спиной.
Стив повернулся к кровати, но глаза отца уже закрылись, дыхание стало ровным; он снова погрузился в сон.
