Гейл Карсон Ливайн
Заколдованная Элла
Глава первая
Эта дурочка фея Люсинда и не собиралась меня проклинать. Хотела наградить волшебным даром. Весь первый час своей жизни я рыдала так безутешно, что мой рев навел ее на «блестящую» мысль. Фея сочувственно покивала маме и притронулась к моему носу.
— Мой дар — послушание. Элла будет всех слушаться. Не плачь, дитя мое.
Я перестала плакать.
Отец, как всегда, уехал по своим торговым делам, зато дома была наша кухарка Мэнди. Они с мамой страшно перепугались, но сколько ни втолковывали Люсинде, что за медвежью услугу она мне оказала, эта тупица так ничего и не поняла. Я частенько представляла себе, как они спорят: у Мэнди на лице проступили все веснушки, буйная седая шевелюра растрепалась, двойной подбородок колышется от злости, а мама напряженно застыла — каштановые кудри еще влажные от пота после родов, и смех в глазах погас.
Люсинду я при этом себе не представляла. Я же не знала ее в лицо.
Снимать проклятие она отказалась.
До меня дошло, какой это кошмар, в день, когда мне исполнилось пять лет. Этот день прямо стоит у меня перед глазами: Мэнди пересказывала мне эту историю тысячу раз.
— На твой день рождения, — начинает она, — я испекла прекрасный торт. Шесть коржей!
Наша старшая горничная Берта сшила мне нарядное платье.
— Темно-темно-синее с широким белым поясом. Ты уже тогда была маловата ростом для своих лет, да еще с белым бантом в черных волосах и с разрумянившимися щечками — ну вылитая фарфоровая кукла!
Посередине стола стояла ваза с цветами, которые собрал Натан, наш лакей.
Мы все сидели за столом (отец, само собой, уехал по делам). Я была в восторге. Я же видела, как Мэнди печет торт, Берта шьет платье, а Натан собирает цветы.
Мэнди разрезала торт. А потом положила кусок мне на тарелку и сказала не подумав:
— Ешь.
Первый кусок был невероятно вкусный. Я мигом его доела и была страшно довольна. Тогда Мэнди отрезала второй. Он дался уже не так легко. Больше мне торта не положили, но я чувствовала, что обязана съесть еще. И воткнула вилку в торт на блюде.
— Элла, что ты делаешь?! — возмутилась мама.
— Вот поросенок, — рассмеялась Мэнди. — У нее день рождения, госпожа. Пусть ест сколько хочет.
И положила мне еще кусок.
Меня замутило, я испугалась. Почему мне не остановиться?
Каждый глоток был как пытка. Каждый кусок тяжко ложился на язык, и я с усилием проталкивала его внутрь, словно липкий ком засохшего клея. Я заплакала — но все ела и ела.
Мама первая поняла, что происходит.
— Элла, перестань есть, — велела она.
Я перестала.
Помыкать мной мог кто угодно — стоило лишь отдать мне приказ. Только это должен был быть именно приказ, например: «Надень шарфик» или «А сейчас ты должна идти спать». Просьбы и пожелания на меня не действовали. Фразы вроде «Я бы хотела, чтобы ты надела шарфик» или «Уже пора спать, тебе не кажется?» я могла безнаказанно пропустить мимо ушей. Но против приказа я была бессильна.
Если бы кто-нибудь приказал мне пропрыгать на одной ножке сутки напролет, мне бы пришлось послушаться. Между прочим, прыгать на одной ножке — не самый скверный приказ. Прикажи мне кто-нибудь, чтобы я отрезала себе голову, я бы отрезала.
Моя жизнь была полна опасностей.
Когда я подросла, то научилась слушаться приказов не сразу, однако каждый миг дорого мне стоил — я задыхалась, меня тошнило, голова шла кругом, все болело… Долго продержаться мне не удавалось никогда. Даже несколько минут оборачивались пыткой.
