него особого беспокойства, и он поднялся на ноги, готовый продолжать путь.
След, оставленный змеем, невозможно было не заметить: глубокая борозда спускалась по склону на север, в пустоши, окутанные тенями. Чешуя твари, удалявшейся от места своего заключения, влажно поблескивала в мутном свете. В том направлении, куда двигался змей, человек увидел изломанные контуры сооружений, похожих на разрушенные башни. Явно древние, они, должно быть, пережили культуру, их создавшую, а теперь давно умершую.
Ядовитое небо над горизонтом исчертили беспорядочные полосы грязно-желтого и воспаленно-красного. Клубились грозовые облака, и далекие молнии отзывались грохотом грома. Сквозь облачную завесу проникал лишь слабый размытый свет, и одно такое бледное пятно выхватило южные отроги горы прямо внизу. Человек разглядел несколько примитивных транспортов, которые двигались по степи вдалеке: длинный караван, фургоны запряжены огромными тягловыми животными с серой шкурой. Местность, которую пересекал караван, была бесплодной и суровой: черные пески на каменистой материковой равнине, ледяные ветра превращаются в пыльные бури. Если для кого-то это дом, то очень неуютный.
Из-за расстояния фигуры в караване были еле различимы, но он все же увидел, что крупными животными управляют сгорбленные люди, закутанные в меха и плотные кожаные плащи. Вид других людей вызвал в нем острую тоску, вместе с которой нахлынуло облегчение.
Он больше не одинок.
Ему хотелось пойти к этим людям, узнать, где он оказался и кто они такие, но он поклялся уничтожить змееподобную тварь. Он не допустит, чтобы его первым деянием в этом мире стало нарушение клятвы.
Поэтому он отвернулся от жителей этого мира и пошел туда, куда вел след змея, — в черные пески Севера.
Глава 9
ВОЗРОЖДЕННАЯ «ЛА ФЕНИЧЕ»
МЕТОДОЛОГИЯ
БОГ НА ПОЛЕ БИТВЫ
После мрака запустения в «Ла Фениче» вернулось волшебство света. Ее двери широко распахнулись, снова, как воздух в спавшиеся легкие, впуская внутрь благовонное дыхание «Гордости Императора». Сейчас, когда III легион вновь обрел цель, чудо жизни всколыхнуло это забытое место. Яркие люмены прогнали тени, жаркие шандалы источали тепло, чему Фулгрим был безмерно рад.
Фениксиец бродил по оживленному театру, где скульпторы трудились, воссоздавая контуры грациозных и соблазнительных нимф, барельефами украшавших колонны. Они работали по памяти, гравером и долотом вызывая из небытия этих служанок разврата. Получалось у них не очень хорошо, и Фулгрим с трудом удержался от того, чтобы не оттолкнуть каменотесов и не закончить их труд самому.
В длинном пурпурном одеянии с постоянно меняющимся узором из шипов, шелкового шитья и сморщенной кожи цефалоподов, Фулгрим напоминал мастера-каменщика, который обходит строительную площадку и следит, как исполняют его волю. Из складок ткани выступала рукоять меча, и хотя часть существа, показавшего ему когда-то самые темные тайны космоса, уже не обитала в этом клинке, Фулгрим все равно ценил его как памятную безделушку.
Подумав об этом, Фулгрим сам удивился своей сентиментальности и запрокинул голову.
Его зеркальное отражение, запертое в искусной раме из золота и холодного железа, взирало на него с неприкрытой ненавистью. Проверить, действительно ли меняется выражение лица на портрете, не удалось даже автоматическими пиктерами; но стоило смотрящему лишь на миг отвести взгляд, и какая-то новая эмоция появлялась в картине, в ее масляных и акриловых красках и прочих… субстанциях, использованных для создания портрета. Нарисованный Фулгрим, облаченный в доспехи традиционных пурпурного и золотого цветов, казался богоподобным. Воин в расцвете своих сил, в зените своей славы. Харизматичный, вызывающий всеобщую любовь, уверенный и в себе, и в своей цели.
Сплошное вранье.
Фулгрим едва мог вспомнить время, когда был таким же, как этот портрет, едва узнавал этого нарисованного чужака. Да, он мог бы надеть такой же доспех, так же уложить волосы, принять ту же позу и изобразить такое же выражение — но и тогда между ними не было бы ничего общего.
— Все дело во взгляде, — сказал он.
— Повелитель?
— Просто мысли вслух, мой Любимый Сын, — ответил Фулгрим, оборачиваясь к остальным своим спутникам — Юлию Кесорону, Марию Вайросеану и Эйдолону, — а потом снова посмотрел вверх. — Восхищаюсь творением кое-кого, кто раньше был с нами.
— Той художницы? — спросил Кесорон. Из-за повреждений, полученных как на поле боя, так и в операционной Фабия, он просто обворожительно коверкал слова.
— Серена д’Ангелюс, — шепнул ему на ухо Фулгрим. — Она вложила всю себя в эту картину, причем буквально: и жар крови, и испарину страсти, и
