слезы страха. Другие тоже добавили свои выделения в эту уникальную смесь, но их вклад был, пожалуй, не таким уж добровольным.
— Мне картина не нравится, — заявил Вайросеан, пробиравшийся через разоренную оркестровую яму, где когда-то переродился в свой нынешний, истинный облик. Похожее на алебарду устройство, закрепленное у него на спине, издало пульсирующую басовую ноту, как будто вспомнило, что в этом средоточии экстатического безумия произошло и его перерождение в оружие.
— Не нравится? — переспросил Фулгрим. — Но почему?
Марий упорно не поднимал голову, и Фулгрим, взяв его за подбородок, с намеренно излишней силой заставил воина обратить изуродованное лицо к картине. Заостренные ногти примарха рассекли горло командира какофонов, и тот коротко застонал от боли, выкашливая слизь и кровь.
— Это не вы, — вырвался рык из искаженного рта Вайросеана. — Мне не нравится ни один ваш портрет. Они никогда не приблизятся к оригиналу, а потому лишь оскорбляют ваше величие.
— Достойный ответ, — сказал Фулгрим, отпуская воина. — Но, боюсь, неполный. Ты казнишь себя за то ошибочное решение, когда вы попробовали изгнать демона из моего тела. Ты ненавидишь себя за то, что усомнился во мне, Марий, и это хорошо, потому что так и должно быть. Наслаждайся этим чувством, подпитывай его, и пусть оно вгрызается в твое нутро, как голодный червь. Поверь мне, Марий, настоящее чувство вины надо холить и лелеять.
— Как пожелаете, повелитель, — ответил Марий, и его оружие издало серию резких диссонирующих звуков.
Фулгрим наблюдал, как легионеры яростными мазками наносят на стены краски и узоры, которые для неподготовленного глаза показались бы невыносимо тошнотворными. Сочетание цветов, хоть и выглядело произвольным, на самом деле подчинялось строгому плану: Фулгрим, организовавший восстановительные работы, продумал каждую деталь, каждый рисунок и каждый оттенок, так что все краски до последней капли оказались строго на своих местах.
Над старым оформлением театра работали летописцы, целая орава художников, поэтов и скульпторов, но из них не осталось никого в живых, чтобы довести дело до конца. Требования Властителей разврата были слишком суровы для слабой смертной плоти: даже самый малый шаг на пути к чувственности разрушал и тело, и разум. Такого не перенести простому человеку, но легионеров специально создали для бесконечной войны, и они могли выдержать любую пытку, любое наслаждение.
Идеальные последователи Темного принца.
И на просцениуме, и в высоких ложах, где должны были сидеть фавориты примарха, метались расколотые отражения: и в стенах, и в потолке, и в покрытии пола были установлены фрагменты сверкающих кристаллов, которые собрали в хрустальных лесах Призматики.
— И он построит великолепный город зеркал; это будет город миражей, одновременно незыблемый и текучий, одновременно из воздуха и из камня.
— Зеркальный город? — Эйдолон постучал по стеклу. — Так вот что это такое?
Фулгрим раздраженно покачал головой.
— Не будь дураком, Эйдолон. Я вернул тебя, чтобы ты построил его для меня, а в этой работе ты разве участвовал?
— Нет, повелитель.
— О, как же я мог забыть, — Фулгрим, резко развернувшись, положил руку на плечо Эйдолона. — Ты ведь был мертв, когда я произносил со сцены тот великий монолог. Это было после того, как Юлий и Марий попытались пытками изгнать демона, якобы захватившего мое тело, даже не подозревая, что я сам уже изгнал его.
Фулгрим отпустил Эйдолона и недовольно скривился от того, как неуклюже передвигается лорд-командор. Хотя за время после воскрешения его координация ощутимо улучшилась, Эйдолон все еще страдал от разнообразных неприятных тиков и затрудненности движений. Фулгриму он напоминал марионетку, которой управляет неумелый кукловод.
— Ты ходишь некрасиво и нелепо. Двигаешься, как зеленокожий. Меня это раздражает, а потому держись сзади, чтобы я тебя не видел до тех пор, пока ты не научишься перемещаться хоть с каким-то изяществом.
— Да, повелитель, — прохрипел Эйдолон, отступая перед гневом примарха.
— Наверно, я затянул с приказом достать твою сморщенную голову из той опустевшей бочки с вином победы. — Фулгрим покачал головой и улыбнулся. — Нет, это Фабий виноват. Его работа оказалась несовершенна, так что напомни, чтобы я наказал его за то, что он сделал тебя глупым и страшным.
— Если это не город зеркал, тогда что же это такое? — спросил Кесорон.
Фулгрим повернулся к своему любимому сыну:
— Всему свое время, Юлий, не надо меня торопить. Я готовлю свой величайший триумф, а ты хочешь, чтобы я просто так рассказал, в чем заключается великолепие моего замысла? Ты — неразумное дитя и ничего не понимаешь в настоящей драме. Сыны мои, я поведаю о грядущем только тогда, когда это будет удобно мне, и не раньше. Я хочу вдоволь насладиться реакцией каждого, когда они узнают, что именно будет создано в центре звездного вихря.
