быть, — вручает Рагнару. Воин он не самый худший, рогатину от ослопа может отличить, пусть командует.
Долго радоваться назначению Рагнару не пришлось. Неизвестно с чего и старый князь, и оба молодых — не только Славомир, но и Мечислав, недавно обряд подстяги прошедший, — старшие бояре словно взбесились. Дружинников князья гоняли, как псарь борзых. С раннего утра и до позднего вечера обучение оружному и кулачному бою, строевая подготовка, конные занятия. А отдохнув, принимались за стрельбу или просто мешки с песком или бревна вдоль городской стены таскали. Особенно доставалось младшим дружинникам, но и о своих мечниках князь Белун не забывал. Почти ежедневно заставлял потом умываться.
Кроме того, княжичи решили увеличить свои дружины, принимали почти всех желающих. Любой сотник мог привести крепкого, ловкого парня, умеющего владеть копьем, и того тут же принимали гриднем. Единственное, Рагнар это заметил, все вновь принятые чтили русских Богов, и даже если и были крещены, родную веру не забывали. В короткий срок численность дружинных воинов достигла трех с половиной тысяч человек.
В городе по этому поводу говорили разное, но сходились в одном — князь в большой поход собирается. Одни баяли, что за море Англию на копье брать, другие думали, будто Белун решил на восход идти, за Новгородом и Ладогой новые земли искать, или Биармию воевать. Третьи же шептались: князь совсем сбрендил, мало того что в церковь мертвобожников ходит и в Старград, что сейчас называется Альтенбургом, к епископу ездит, так еще собрался огнем и мечом пруссов крестить. Выслужиться таким образом перед своим новым Богом решил. Многие все больше склонялись к последней точке зрения. Открыто об этом не говорили, но князю вслед плевались. На полабской Руси христиан не любили, помнили, сколько горя этой земле крест принес.
Белун сам давал повод для таких разговоров. Недавно вернулся из поездки в Альтенбург, после чего разрешил колонам, переселенцам-саксам поселиться в излучине Лоны, на месте сожженных во время Оттонова нашествия сел. Так же он сватал за своего младшего сына Мечислава племянницу епископа Вагера Изольду. Явно омертвобожился князь, разум и сердце в ядовитом капище Христа потерял. Надо добавить, что слухи о грядущем походе на пруссов разносили не только горожане, но и боярские слуги, а иногда и какой дружинник после пары ковшей меда пробалтывался, что, дескать, пойдем скоро кресты разносить по Варяжскому морю.
И немногие догадывались, что все это бредни. Ирония Богов, но знающие истинное положение дел сами распространяли слухи о крестовом походе. Знали те, кто, получив короткий приказ, седлали лошадей и уносились в ночь с тайным заданием от князя. Знали те, кто, набросив на плечи волчьи шкуры, столь любимые велетами, жгли поселки колонов, рубили и топтали копытами коней захватчиков, свиней, оскорбляющих могилы предков. Иногда в набеги брали и молодых, но уже проявивших себя бойцов.
Рагнар только три дня назад вернулся из такой вылазки. Тогда два десятка дружинников переняли на лесной дороге людей епископа, везших дань с восточных окраин ободритской земли. Засада в низине между поросших густым кустарником холмов. Два подрубленных дерева, мгновенно перегородивших дорогу спереди и сзади веренице повозок и всадников. Свист стрел. Леденящий кровь волчий вой. Короткий яростный бой, быстро превратившийся в простую резню. Обагренный кровью меч, свирепый рев, вырывающийся из груди, выпученные от ужаса глаза епископских рабов. Некоторые из них даже бросили оружие и упали на колени, надеясь на пощаду. Тщетно.
Русы помнили, как реками текла кровь, когда саксы пришли на эту землю, помнили пылающие города и села, помнили крики стариков и детей, сгоравших заживо, помнили изрубленные тела и серые, побитые пылью колонны пленников, тянувшиеся от горизонта до горизонта. Помнили масленые глазки иудейских купцов-работорговцев и христианских жрецов, когда одни подсчитывали, сколько рабов продадут на рынках, а другие — сколько новых душ достанется их кровавому божку. Все русы помнили, и если и делали вид, будто забыли крещение, так до поры до времени.
В засаде погибли все саксы, никого не пощадили. И истошные вопли — пожалеть во имя Христа — только напоминали суровым воинам, что Христос не принес на их землю ничего, кроме крови, смерти, рабства и унижения. Да еще разве что лицемерное прощение, для убийц и насильников, и тщетную надежду для своих рабов стать после смерти князьями и боярами.
В последнее время дружинники часто ходили в такие набеги. Сборщики дани, епископские рабы, гонцы, небольшие отряды саксонских воинов и даже отдаленные поселения колонов бесследно исчезали, растворялись в лесах и болотах Полабья. Взятые на телах добро и серебро шли на княжескую дружину, а трупы надежно скрывала ближайшая топь. Князь же на законные требования епископа навести порядок только сокрушенно разводил руками, ссылался на волю Господню да диких язычников лютичей, не ведавших страха Божьего. Время освобождения приближалось. Рассвет будет скоро. Недолго осталось ждать.
— Вперед! Коли! Бегом! — громко выпалил Мочила. Сотня как один человек шагнула вперед. — Копья выставить, щитами прикрываться, с шага не сбиваться и не отставать. Бегом, быстрее! Держать строй!
Рагнар хоть и сам валился с ног от усталости, старался не упускать из виду своих людей. Нет, все бегут ровно, даже новичок Малк не вырывается вперед, как с ним раньше бывало. Чувствуется толк от ежедневных утомительных занятий.
Пробежав чуть меньше перестрела, люди остановились. Застыли на месте, держа строй. Мочила прошелся вдоль строя, вглядываясь в посеревшие от грязи и пота лица гридней.
— Все, хватит. Даже получаться начало, — изрек сотник и, выдержав паузу, добавил: — Как у толпы напуганных ливов. Все, на сегодня хватит. И чтоб к вечеру все в детинец вернулись. Княжич велел быть оружными и на конях.
Слова Мочилы были встречены дружным радостным ревом. Люди побросали учебные щиты и копья в кучу и гурьбой ринулись к морю. Благо берег
