Дмитрий молчал. Гридни пыхтели, держа за руки.
– Отпустите его, – махнул рукой Юрий, – он себя уже так наказал, что никто лучше не накажет.
Дружинники отошли. Подали пояс с двумя мечами. Юрий сказал:
– Прощай, князь. И прости. Я уже понял: зло возвращается. Да поздно понял.
* * *
Весь день скрипели вороты монгольских самострелов; оглушительно хлопала тетива толщиной в руку, круша стены заострёнными брёвнами. Молчаливые силачи, вытирая обильный пот, сбросили тулупы на снег; туда же полетели мокрые насквозь рубахи. Голые по пояс, не замечая мороза, вновь хватались за деревянные рукояти, тянули; скрипело дерево, звенели от напряжения рога арбалета. Китаец осторожно взял круглый глиняный сосуд, наполненный секретным составом из нефти и серы, туго обтянутый несколькими слоями бечёвки, пропитанной смолой. Положил в желоб, поднёс факел: оплётка загорелась, задымила. Заорал:
– Давай!
Помощник ударил по спусковому рычагу: завизжала освобождённая тетива, заскользил по смазанному жиром желобу снаряд.
– Шшуух!
Полетело, кувыркаясь, дымящееся ядро. Звонко лопнуло, ударившись в деревянную стену башни; выплеснулась смесь, вспыхнула, вгрызаясь в брёвна. В башне забегали, начали лить воду; но нефтяное пламя не гасло – наоборот, ещё больше расползалось по стене.
– Шшуух!
Рядом взорвался огнём очередной снаряд. Высунулся из бойницы отрок с деревянной бадьёй; хлопнула тетива – парень повис вниз головой со стрелой в горле.
Огненные снаряды перелетали через стену; сначала пожары тушили, но скоро не стало ни воды, ни сил; очаги разгорались, увеличивались, соединялись, выбрасывая в небо жирный чад и снопы искр; и, в конце концов, весь город превратился в один огромный костёр.
Солнце покинуло небо, не в силах видеть этот ужас, вытолкнуло вместо себя луну; но никто и не заметил, что пришла зимняя ночь – было светло и жарко от пожаров, как летним днём.
Батый решил не ждать утра и дал команду на штурм.
Подгоняемый копьями, вперёд пошёл хашар из пленных, заполняя трупами многочисленные проломы в стенах; а следом в город ворвалась монгольская конница.
Рязань погибла.
* * *
Тысячник подбежал к Бату:
– Хан, нам не хватает людей! Багатуры валятся с ног. Пленных ведут и ведут, сабли уже затупились.
– Чего ты хочешь?
– Вели перераспределить урусов, пусть и другие тысячи поработают.
– Ладно.
Тысячник благодарно оскалился, побежал к своим.
Полуголые люди со зверски скрученными руками ждали своей очереди. Их подводили, ставили на колени в бесконечные неровные ряды. Тыкали жалом сабли в затылок: наклонись. Вдоль шеренги шёл вспотевший багатур и рубил: голова отлетала, катясь и подпрыгивая. Тело выстреливало в небо дымящимся фонтаном и падало. Ещё шаг – удар: сивый бородатый шар, закатив глаза, скачет капустным кочаном. Ещё шаг – удар: косы разлетаются, сметая снег. Ещё шаг…
В этом конвейере самым жутким были не последнее бульканье из перерубленной шеи, не потоки чёрной крови, смывающей снег до дымящейся, оттаивающей посреди зимы земли. А – равнодушие, с которым делали рутинную работы монголы.
Новые ряды вставали на колени. Одни багатуры отходили, отдуваясь, размахивая натруженной рукой – на их место вставали следующие. Потом возвращались отдохнувшие.
Визжали точильные бруски; сабли быстро тупились, зазубренные о шейные позвонки.
Сотник уже не кричал: охрип. Рукой показывал: следующие.
Шаг – удар. Шаг – удар.
Бату повернулся к Субэдэю:
– Вообще-то это не очень разумно.
– Что? – не понял темник.
– Рубить головы. Оружие стачивается. Люди устают, а утром в поход. Надо придумать что-нибудь более эффективное.
– Я подумаю.
