то, как темник Субэдэй утопил Орхонский Меч».
Достал из-за пазухи моток проволоки, смастерил рамку. Присоединил концы к чёрному кругляшу, надел на лоб обруч с фонариком, вставил наушники.
Зашёл в воду и начал водить рамкой над тёмной поверхностью, вслушиваясь в писк анализатора. Буркнул:
– Чёрт, хватило бы аккумулятора. Вот псих, далеко закинул.
Глава вторая
Острог на Тихоне
Скрипели длинные двуручные пилы, разрезающие брёвна вдоль, – будто ругались на разный манер. Стучали наперегонки топоры. Мужик обтёсывал бревно: из-под полукруглого лезвия курчавились стружки, обнажалась ярко-жёлтая древесина, а смолой пахло совершенно восхитительно.
Мальчик лет пяти переступил красными козловыми сапожками. Нагнулся, поднял жёлтый завиток, понюхал и улыбнулся.
– Ты чей будешь, богатырь? – подмигнул весёлый молодой парень в холщовой рубахе
– Тятин, – солидно ответил мальчонка.
– Что, хочешь на плотника выучиться, когда вырастешь?
– Не. Я как тятя буду.
– А чем отец занимается? Небось, по торговой части? Купец, богатый гость?
Мальчик наморщил лоб:
– Не. Он главный. На коне золотом, на Кояше.
И похвастался:
– Я Кояша кормил. Яблоком. Надо только на ладошке давать, а не в кулаке, а то он пальцы откусит.
– Так это княжич, что ли? – забеспокоился десятник. – Такой же рудый, будто костёр на головушке. Роман Дмитриевич, никак. А где няньки-мамки твои?
– Там, – мальчонка махнул в сторону княжеских шатров, – я от них убёг.
– Чего сбежал-то?
– Скучно. Тятя всё по крепости ходит, и дядька Жук с ним, и Сморода-боярин. А няньки глупые, ахают: «Надень овчину, от реки дует». Это летом-то! Дурные бабы. Будто я девчонка какая.
– Пойдем-ка, княжич, – строго сказал десятник и протянул широкую лапищу, – они там обыскались уже, небось.
Мальчик взял бородатого дядьку за руку и пошагал рядом. Дорога вышла долгая: то надо было сбить головку одуванчика, чтобы посмотреть, как ветер уносит лёгкие семена, то потрогать палкой отливающего синевой длинноусого жука.
Навстречу уже бежали две толстые тётки: раскрасневшиеся, хватающие воздух раззявленными ртами.
– Ваша потеря? – спросил десятник. – Что же так службу исполняете, полоротые.
Одна совсем запыхалась – только стояла, выпучив глаза да хлопая губами, будто рыба на берегу.
Вторая, помоложе да побойчее, упёрла руки в бока:
– Чего это «полоротые»? Иди ко мне, Ромушка, соколик наш ясный. Не обидели тебя?
– Не, – помотал головой мальчик, – я плотником теперь буду, чтобы стружки делать.
– Ты же князем хотел, как отец? – спросил десятник, улыбаясь в бороду.
– Ну, с утра побуду немножко князем, а потом плотником.
– Хватит болтать-то, – прикрикнула молодуха на десятника, – задурили ребятёнку голову.
Наклонилась, запричитала:
– Весь перемазался в смоле-то. Пошли, Ромушка, полдничать пора. Нечего с мужиками дружбу водить, с лапотниками.
– Эх, задрать бы тебе подол да всыпать, толстомясой, – усмехнулся десятник, – чтобы княжичей не теряла.
– Ишь ты, ловкий какой, подолы он задирать собрался. Иди, иди себе.
– До свидания, дяденька, – помахал ручонкой княжич, – я завтра приду.
* * *
Тихоня – речка скромная, это из прозвища ясно. Течёт себе, не спеша. Задумается о чём-то, запетляет. Потом очнётся – и вновь прямо бежит.
Гостеприимна и добра Тихоня: и юный ручей примет в свои прозрачные струи, и протоку из болота сарашей. Приходит на её берег всякий лесной зверь: и пугливый олень с грустными глазами, и гордый лось. Старая кабаниха приводит свой весёлый табор и внимательно вслушивается в шуршание камышей, пока полосатые малыши окунают пятачки в чистую воду – всем Тихоня рада, всех напоит, жажду утолит.
А в конце пути ждёт мать-река, имя которой Итиль, или Волга. Наша скромница присоединится незаметно, вольётся в могучий поток – и понесётся на
