– Доброго утра, матушка! Сладко ли спалось? Подавать?
– Плохо спалось. Ещё день не начат, а уж спину ломит.
– Ах, матушка, тяжеленько тебе, – запричитала нянька, затрясла натёртыми свёклой брылями, – вот долюшка-то наша бабья, нелёгкая. Мужикам-то что: одно приволье, а нам – мучения. Мой-то как ушёл вечор с князем на рыбалку к сарашам, так и не видать его, холеру.
Задумалась. Испугалась, начала мелко креститься:
– Свят-свят. Вот язык дурной! Муж, говорю, холера, а не князь-батюшка наш Димитрий, дай ему бог здоровья. А ты поспала бы ещё…
– Ну, довольно. Раскудахталась. Сын как? Здоров ли?
– Княжич Роман Дмитриевич здоров, слава богу. Изволили до зари встать, уже трапезничали. Жук его на конюшню повёл, лошадок смотреть.
– Весь в отца, – улыбнулась княжна, – ну да ладно, вели подавать.
Нянька хлопнула в ладоши: в светлицу вошли девки: кто с кувшином, кто с медным тазом. Последней шла новенькая, половчанка: торжественно несла на вытянутых руках хрустящее полотенце, вышитое красными петухами по краю.
Вода из колодца ледяная: аж зубы заломило. Анастасия напилась из серебряного ковшика и принялась умываться.
Потом терпеливо сидела перед медным персидским зеркалом, пока девки хлопотали, прибирая тяжёлые золотые косы, звякая пузырьками с духовитыми притираниями.
Первым делом приняла булгарских купцов, возвращавшихся с запада: князь наказывал оказать им ласку и внимание. Плата за провод караванов по добришской земле немалый доход казне приносит.
Торговые гости кланялись, благодарили за гостеприимство. Подарили шкатулку из резного рыбьего зуба и ожерелье крупного солнечного камня, невиданного в здешних местах.
Потом пошла на кухню, велела сегодня готовить кулеш. Отругала встреченного ключаря:
– Чем ты смотрел, бестолочь? Яблоки мелкие, да червём порченные.
– Неурожай же, матушка. Лучшее из того, что на рынке было.
– Эти вели скотникам отдать. И новые вези. Узвар варить будем нынче.
Ключарь вздохнул, поскрёб бородёнку. Пискнул:
– Так деньги потрачены, Анастасия Тимофеевна…
– На свои покупай, – возвысила голос княгиня, – доиграешься у меня, хитрюга. Я вам – не князь Димитрий, жалеть не буду.
Ключарь забормотал что-то в оправдание, но Анастасия уже не слушала – повернулась да пошла через просторный двор, ступая осторожно, придерживая руками бока, словно оберегая драгоценный сосуд.
Из ворот конюшни вышел чернявый Жук, воспитатель наследника, с княжичем на руках; сын увидел, вырвался, побежал навстречу на некрепких ещё ножках, мелькая красными булгарскими сапожками.
Уткнулся с разбегу в живот: княгиня тихо охнула, опасаясь за чрево. Погладила первенца по рыжим кудряшкам. Тут же улыбнулась: проснулся обитатель живота, заворочался, заколотил ножками – словно заплясал.
Сын отстранился. Смотрел поражённо на бугрящийся материн сарафан.
– Что тут?
Княгиня наклонилась, поцеловала тёплую макушку, пахнущую солнцем:
– Я же говорила, сыночек. Братик твой или сестрёнка. Скоро уж родится.
Роман спросил:
– А играть будет со мной?
– Будет.
– А на орла глядеть?
– Что? – не поняла Анастасия.
Жук, верный соратник князя ещё с битвы на Калке, показал вверх:
– Про птицу говорит. С рассвета в небе, и не улетает.
Княгиня подняла глаза, прикрывшись ладонью от яркого светила.
Увидела. Вдруг поморщилась и положила руку под левую грудь: сердце споткнулось и пропустило удар.
В самом зените, распластав чёрные крылья, недвижно парил огромный орёл.
В жарком мареве выгоревшего неба недвижно парил огромный орёл. Будто «глаз хана», ревизор из хишигтэна – личной гвардии Чингисхана, мрачный убийца в чёрных доспехах.
Субэдэй-багатур, кряхтя, перебросил ногу через седло. Ступил, не глядя, на спину согнувшегося на коленях нукера. Непрерывно кланяясь, мелкими
