Вечером мама приготовила на ужин омлет с впечёнными в него кусочками сардельки, а на десерт к чаю отрезала мне нехилый кусок вафельного торта в шоколаде «Сюрприз».
– Сегодня на работе один пациент подарил перед выпиской, – объяснила родительница столь широкий жест. – Егорка, а что ты в тот раз на гитаре наигрывал? Что-то совсем незнакомое…
Естественно, незнакомое, эта песня родится у меня лет через тридцать. Но скромничать я не стал, так и заявил, что сочинил песню, называется «Птица». И могу даже спеть. Мама была двумя руками «за». Не успел я снять со стены гитару, как распахнулась дверь и заявилась раскрасневшаяся Катька.
– Опять хахаль до подъезда провожал? – без особого упрёка поинтересовалась мать. – Давай умывайся и ужинай, а потом нам Егор песню будет петь.
Так что пришлось подождать ещё минут пятнадцать, пока малочисленная аудитория наконец угомонится и займёт места поудобнее. Перебор, вступление, начинаю петь… Исполнение обеих захватило, мама даже немного расчувствовалась, но, вероятно, больше от осознания того, что её считавшийся не очень путёвым сын наконец взялся за ум, научился играть на гитаре и даже сочиняет такие мелодичные песни. После финального аккорда поднялась и чмокнула меня в лоб, отчего я почувствовал себя несколько не в своей тарелке. Катька же зааплодировала, картинно, вроде как со стёбом, но видно, что и её проняло.
– Егоркин, а можешь спеть «Песню о дружбе» из кинофильма «Верные друзья»? – поинтересовалась она.
– Честно говоря, слова я не все помню…
– Можешь подыграть, а мы с мамой тебе подпоём.
– Давай я лучше вам другую песню сыграю, называется «Город золотой».
– А это из какого фильма?
– Пока не из какого, может, в будущем в какую-нибудь картину её и воткнут. Тоже сочинил на днях.
Исполнил им балладу из будущего на стихи Волхонского и музыку Вавилова, который зачем-то приписывал авторство некоему Франческо Канова да Милано. Тут уж и Катюха растрогалась, на пару с мамой принялись упрашивать спеть «Город» ещё раз. Только настроился, как раздался осторожный стук в дверь.
– Входите, открыто, – разрешила мама.
Дверь приоткрылась, и в образовавшуюся щель просунулась голова нашей соседки, толстухи Павлины Терентьевны.
– Алевтин, а мы тут всей коммуналкой на кухне копошимся, слышим, твой-то какие рулады выдаёт. Только через дверь не очень хорошо слышно. Может, Егорка вый дет на кухню, споёт для всех?
Мама вопросительно посмотрела на меня, а я делано пожал плечами. Мол, как скажете, могу и спеть, причём совершенно безвозмездно, как говаривала Сова, вручая ослику Иа его же хвост.
На кухне мне выделили табурет у окна, остальные расселись на вынесенных из комнат стульях и табуретах. Наша коммунальная мелюзга в лице пятилетней Маши и шестилетнего Толика тоже присутствовала здесь, но им строго-настрого наказали не шуметь, иначе они тут же, без разговоров будут отправлены спать. Даже беременная Раиса приковыляла, усаживаясь на заботливо подставленный супругом стул. А к дверному косяку прислонился, скрестив руки с татуированными пальцами на впалой груди и глядя на меня с прищуром, тот самый сосед, что предложил мне чифирнуть, чтобы не болела голова. Про него я как раз накануне расспрашивал Муху. Выяснилось, что зовут его Никодим: то ли это настоящее имя, то ли погоняло, которое он получил, чалясь в лагерях по уголовным статьям. О своём прошлом Никодим не распространялся, это был максимум того, что знал мой нынешний кореш. Судя по татуировкам, отмотал мужик немало и являлся в своей среде авторитетом. Последний вывод я сделал, узрев кусочек восьмиконечной звезды, наколотой под левой ключицей.
Мама с Катькой, гордо поглядывая на соседей, восседали на табуретах в первом ряду.
Однако это же получается своего рода квартирник. Давненько я в них не участвовал. Не устроить ли мне им небольшой концерт на ночь глядя? А что, и сам немного освежу память, а то даже истосковались руки по струнам, а связки по песням. К слову, голос у моего нового тела был вполне неплохой, выдавал тенор с лёгкой хрипотцой, такое чувство, что ломка уже прошла. Во всяком случае, чем-то он напоминал вокальные данные моего находящегося в затянувшейся коме организма.
Исполнил я для начала «Город золотой», затем «Птицу», следом – «Женщину моей мечты», ввергнув маму в лёгкое смятение – всё-таки композиция, как пишется на афишах, 16+. Да пофиг, народу-то нравится, вон как глазищи у всех блестят.
Эх, гулять так гулять! Выдам-ка я им теперь розенбаумовский «Вальс-бостон». Народ пёрся, щас начнут, чего доброго, закидывать букетами… Шутка! Разбавил лирическое настроение публики приблатнённой вещью из репертуара всё того же Александра Яковлевича «Гоп-стоп». С трудом сдержался, чтобы перед началом исполнения не объявить: «А теперь, по просьбе уважаемого Никодима…»
Кстати, если бывший сиделец раньше никак особо не проявлял своих эмоций, то на «Гоп-стопе» зашевелился в буквальном смысле слова. То есть поменял позу, и его маленькие, спрятанные во впадинах глазки заблестели, что было мной расценено как небольшой успех. И не только он, почти вся
