недостаточно рьяно исполнял наказ, а потом покрывался сыпью и страшным зудом. Госпожа Хенгельман была по натуре бабулькой тихой и вроде бы безобидной, но вот зачастую с ней выходило, как в том анекдоте: «Извините, пожалуйста! — Да ничего, родненький, иди с богом, я все равно тебе уже на спину плюнул».
— В общем, Ульрих, дело дрянь, поздравляю. — Она кивнула мне, одарив улыбкой. — К своим прегрешениям можешь добавить еще и запрет эльфов на свою магию, о чем, если они узнают, немедленно сделают тебе козью морду.
— Ну, это я сразу понял. — Я вернул улыбку. — Мне бы суть понять, а то как-то несолидно, украсть украл, а что именно, так и не ясно.
— О-о-о! — Она погрозила пальчиком. — Далеко копаешь, ну да не мне тебя судить, заклинание это чуть ли не основа их современного искусства. Как ты знаешь, льесальфы господа, любящие живую природу, этакая смесь друидов с не пойми чем. Вот этот конкретный контур это почти что полное управление живым. Тебе наверняка известны сказки и легенды о том, что эльфам служат животные, подсматривая и подслушивая для них, вот собственно эту легенду ты и украл. Слияние необходимо для управления зрением и слухом, ну а контроль, естественно, сам понимаешь, для чего. Не шпионить же белкам в лесу за барсуками, объект, попавший под заклинание, необходимо вывести к цели, указать эту самую цель, причем тут даже больше напрямую действовать можно, косматыми лапами убирая неугодных.
— Ух ты! — Я быстро проверил Мака на предмет, все ли он успел записать. — А как же с разумными? Он-то на Тину кинул его.
— Вполне в их стиле. — Она скривила губы. — Он бы сидел и в ус не дул, а тебе бы пришлось отбиваться от тех, кого еще вчера считал друзьями. Причем последним хуже всего, они действуют наперекор своей воле, оставаясь в полном сознании, но уже не отвечая за свое тело. Тут контуры ментальной магии, вперемешку с лекарскими узорами, ответственными за контроль тех или иных органов. Неужто сам не заметил? Я же с горем пополам кое-что тебе уже объясняла.
— Да я, признаюсь, уже давненько в нем не ковырялся, все как-то руки не доходили.
— Напрасно. — Она встала, подвесив над камином чайник. — В нем просто колоссальная мощь и потенциал для мысли. Видишь ли, это универсальная компоновка управления. Нечто схожее даже мы, некроманты, используем, подчиняя, в отличие от старшей расы, неживых. Тут прямо диаметральные грани, что и неудивительно, некромантия пришла от дьесальфов, которые всегда прагматичней были в отношении матушки природы.
— Это да, легче работать с тем, кто не думает, а выполняет, чем разжевывать свою волю кому-то с тобой не согласному. — Я помог ей расставить чашечки и блюдца, готовя небольшой заварник под ароматные травы. — Но я все равно не вижу то, что видите вы.
— Пытаешься подобрать слова, чтобы выведать у меня секрет? — Она растрепала волосы у меня на голове. — Молодец, не переживай, научу. Ты только сразу сознайся, много уже у меня успел украсть?
— Порядочно. — Я даже попытался исполнить смущение, потупив взор.
— Вот и умница. — Она рассмеялась. — Учиться нужно всегда, юноша, не взирая на чьи-то запреты. Да, это опасно, да, это, может быть, не подпадает под принципы морали некоторых индивидуумов, но это знание, а знание можно всегда применить по-разному. Суть ведь не в порочности разума, а в его носителе, злому человеку ни мозгов, ни магии не надо, он с земли палку подберет, чтобы треснуть тебя по спине. А вот доброта, она суть не только сердце, нельзя любить ради любви за просто так, надо иметь разум, чтобы понимание было, что не всяк достоин под этим небом твоей помощи.
— Наверно, я согласен с этим. — Я снял закипевший чайник, заливая тут же пахнувшие свежестью травки. — Только вот слова это все пустые.
— Слова? — Она внимательно оглядела меня, возвращаясь на свой стульчик.
— Сердце ведь такая штука, что ему не прикажешь. — Я тоже вернулся на свое место, заварник пока стоял не тронутым, ему нужно время, чтобы раскрыть весь аромат распаренных трав. — Сидит вот, к примеру, изверг какой, насильник в тюрьме, на счету которого душ загубленных не перечесть, а к нему мать старушка бегает, слезами умываясь, мол, дитятко мое ненаглядное. Разве безумна она? Не думаю. Или вон история с той замурованной эльфийкой, ведь жуть жуткая, прямо не муж у нее, а изувер проклятый, но ведь не просто так грех взял на душу?
— Разве? — Бабуля сложила ладошки на коленях.
— Любил он ее. Любил и прощал, любил и ждал, потому, собственно, и прибил. — Я погладил посапывающих енотов. — Не думаю, как все, что ревность это эгоизм, что любя нужно отпускать. Как можно отпустить то, что важнее, чем вся твоя жизнь? Нет, он не был эгоистом, он просто сильно любил. Любовь бывает страшной, нет, как вы говорите, под этим небом верных вещей. Все имеет обратную сторону, знание, что можно повернуть в безумство, любовь, что легко переворачивается в ненависть, привязанности, что нередко становятся зависимостью. Все, что мы знаем, тлен перед поступью времени и эмоций.
— Се'ньер. — Бабуля хмыкнула, вновь поднимаясь. — Ты бы меньше рот раскрывал, а то от твоих слов уж очень несет пылью и копотью прожитых лет.
— Неправда, это все злые языки. — Делаем простоватое личико, хлопаем ресничками, в общем, ангел, а не ребенок.
— Угу. — Она размешала взвар, дав осесть травкам, после чего разлила его по кружкам. — Если не секрет, сколько годков стукнуло в той жизни?
— Секрет. — Я благодарно кивнул, принимая из ее рук чашечку чая. — Я барон Ульрих фон Рингмар, все остальное обратная сторона медали, о которой не стоит знать.
— Пусть так. — Она улыбнулась. — Как думаешь, многие знают?
