— А что делать? Если все то, что рассказал нам этот козел, правда, надо искать базу. Мне, честно говоря, абсолютно неохота, чтобы она досталась вашим… Но и чтоб она досталась нашим я тоже не хочу. И те, и другие, от большого ума наворотят такого, что потом не расхлебаем. Вдруг там какое-нибудь абсолютное оружие? Абсолютное — оно ведь на то и абсолютное, что всех положит, невзирая на государственную принадлежность.
— Логично. Но еще меньше мне хочется, чтобы оно досталось вашим тамплиерам.
— Они такие же наши, как и ваши. Головную боль, во всяком случае, доставляют всем.
— Тоже верно. Но если мы там и впрямь что-то найдем?
— То будем действовать по обстановке. В идеале — подорвем базу. Есть знания, до которых надо доходить шаг за шагом, чтобы осознавать, какую ответственность за полученную вдруг силу ты несешь. А то будешь играться, как ребенок с атомной бомбой, и не заметишь, как разнесешь все вокруг.
Эспозио внимательно посмотрел на Игоря — похоже, в голове его шла переоценка ценностей. Все же от лейтенанта ждут и рассуждений на уровне лейтенанта. Игорь, для которого смысл взгляда был ясен, только усмехнулся про себя — так-то, а стоило бы подумать, что он не пацан уже давно, да и инвалидность, пускай вроде бы и не выпячивающаяся, заставляет воспринимать жизнь совсем иначе. Вслух он, правда, этого не сказал, а только поинтересовался деловито:
— Ну что, когда выступаем? Я предлагаю завтра с утра. Надеюсь, у тебя клаустрофобии нет?
Имперец медленно кивнул. Действительно, время было уже далеко за полдень, и, с учетом времени на сборы и дорогу, к шахтам они добрались бы уже в сумерках. Вопрос же о клаустрофобии был излишним — с такой болезнью в пехоту не берут. Единственно, он спросил:
— Этого брать будем?
— А на хрена он нам там нужен? Ничего похожего на планы базы у него нет, сам наудачу лезть собирался. А вот нож в спину получить — это запросто, так что пусть сидит пока. При любых раскладах он пригодится спецслужбам, что вашей, что нашей.
— Это если не найдем ничего. В противном случае он станет опасным свидетелем.
— Ладно, там видно будет. Пускай сидит, а женщины покараулят. Адалия, слышишь? Оказываем тебе высокое доверие, будешь у нас особо ценный источник информации охранять.
— Я хотела с вами…
— Знаю, что хотела, но ты в прошлый раз развлекалась, дай теперь отцу повоевать.
В общем, совместными усилиями они настояли на своем, пообещав, правда, изменить решение, если девушка приведет веские аргументы в пользу необходимости своего участия в экспедиции. Адалия промолчала, видимо, прекрасно понимая, что сейчас любой приведенный ей аргумент будет признан «невеским». Тем не менее, посмотрела она на мужчин столь многозначительно, что обоим стало попросту неловко за свое свинство. Плюс к тому, очень многообещающий был взгляд — мол, посмотрим еще, какую вам за все хорошее гадость учинить. Тем не менее, как оба считали, они мужчины — им и рисковать.
На следующее утро, стоя у входа в шахту, оба они некоторое время не могли преодолеть робость. В принципе, это чувство было обоим несвойственно и практически незнакомо, поэтому и с преодолением возникли некоторые сложности. Тот же Игорь по этой самой шахте еще мальчишкой ползал, а всего-то позавчера через нее выходил в тыл противнику, но ощущение присутствия огромной и жутковатой тайны где-то там, в глубине планеты, действовало на нервы почти столь же сильно, как расстрельная команда, целящаяся прямо в лицо. Был у них когда-то такой жесткий тренинг — прямо в мозг с помощью мнемонического усилителя транслировались ощущения людей в момент разнообразных жизненных коллизий, всегда разных, но всегда смертельно опасных, а зачастую и вовсе предсмертные ощущения. Делалось это для того, чтобы, во-первых, отсеять людей со слишком хрупкой психикой, а во-вторых, чтобы приучить смотреть на опасность более отстранение, воспринимая ее, в какой-то степени, как игру и тем самым научить будущих пилотов не паниковать, сохраняя абсолютное спокойствие в любой ситуации. Кому-то, говорят, это и впрямь помогало, хотя у Игоря воспоминания об ощущениях расстреливаемого дезертира, сгорающего заживо в сбитой капсуле десантника или, к примеру, медленно задыхающегося в космосе пилота, истребитель которого поврежден и потерял управление, вызывали только тяжелое, сосущее ощущение ужаса и полной безнадежности. У других, как он подозревал, тоже — не зря многих его сокурсников извлекали из тренинг-камер на руках и уносили потом на носилках — а ведь они были как раз из тех, кто прошел тесты и потом вполне успешно доучился. Да что там, его самого как-то так вытаскивали, без сознания и с мокрыми штанами. Позже он начал предполагать, что целью тренинга было вовсе не создать у молодежи игровое восприятие, а научить их смотреть на смерть, как на обыденность, своего рода издержки профессии, но это были только его догадки.
Вот примерно такого же рода ощущение, как на подобных тренингах, было у Игоря и сейчас. Эспозио о методах подготовки, принятых в империи, не распространялся, но, как подозревал Игорь, у них было нечто подобное — уж больно кислым, похожее на его собственное, стало выражение лица интенданта, когда тот увидел вход в шахту. Тем не менее, постояв несколько секунд, имперец вопросительно посмотрел на Игоря. Тот, подумав, кивнул, буркнул себе под нос: «Ну что, пошли, что ли», — и, пнув некстати подвернувшийся камень, первым зашагал под землю.
В принципе, с момента его последнего визита в эти места ничего здесь не изменилось. Это на поверхности диспозиция эволюционировала прямо-таки с угрожающей быстротой. Прошло чуть более суток, а на месте лагеря уже практически ничего не осталось. Зверье успело доесть трупы и, такое впечатление, даже песок вылизать, остатки палаток попутно разорвало в мелкие клочья. Еще и вытоптали территорию лагеря так, что от их следов
