воздуха. Кондрат, оставшийся за старшего, связался по рации с базой и сообщил об атаке вертолетов противника, а затем по «местной» связи приказал группе Терехина отходить с боем на укрепленный рубеж. Сам же устремился к блиндажу, который вот-вот мог снова оказаться в руках у пакистанского спецназа.
Когда он уже почти добрался до места, над головой вновь раздался стрекот винтокрылых машин, но звук был уже другой, до боли знакомый. А потом послышался пуск ракет и взрыв в воздухе. Затем второй. На бреющем полете над перевалом прошло звено Ми-24 и, прочесав контратакующих моджахедов их НУРСов, устремились вглубь чужой территории. Два черных вертолета уже догорали на склоне.
– Первый, говорит «Воздух пять», – донесся до Зарубина голос пилота из «Ромашки», – вертушки уничтожил. Вижу на подходе колонну грузовичков и бронетехники, атакую.
– Ну, теперь точно международный скандал, – кивнул Кондрат и толкнул приоткрытую дверь в блиндаж. Окатив очередью из автомата все углы и швырнув туда осколочную гранату, без пяти минут капитан Зарубин сразу же забыл про вертолеты, едва переступив порог. Почти весь блиндаж был завален темно-зелеными ящиками, испещренными надписями по-английски. Между ними валялось не меньше дюжины мертвых моджахедов, испачкавших ящики своей кровью. Кто-то застыл у бойниц с зажатым в руках автоматом, получив пулю в грудь, кого-то убило осколками. Парочка еще стонали, подавая признаки жизни, – Кондрат пристрелил их короткими очередями. В бревенчатой крыше зияла дыра от попадания чего-то помощнее гранаты. Возможно, задело снарядом от гаубицы или ракеты из ПТУРса. Это было не важно. Главное, он обнаружил те самые треклятые «Стингеры», стоившие жизни стольким нашим летчикам. И капитану Терехину.
Кондрат шагнул в центр блиндажа, сжимая автомат, осмотрелся. В углах висела пыль, поднявшаяся от недавнего взрыва гранаты. За ним внутрь вошли Суворин, Семихватов и еще двое бойцов. Галиулин с рацией остался у входа. Кондрат в нетерпении наклонился вперед, присел на колено и откинул крышку ближнего ящика. Внутри он увидел знакомые очертания пусковой установки. Неподалеку лежали и ящики с ракетами. «Надо побыстрее вынести их отсюда, – решил Зарубин, – пока не поздно».
В этот момент боковым зрением он заметил едва заметное шевеление в дальнем углу. В проеме стены, где полулежал, привалившись спиной к ней, мертвый на первый взгляд моджахед. С окровавленным плечом и в какой-то странной мешковатой одежде. Воин ислама был слегка толстоват для афганца, и только сейчас Кондрат заметил, что тучность его телу придавал не лишний жир, а связка гранат, которыми он был обвешан, как новогодняя елка игрушками. Главным «украшением» этой «елки» была советская мина ОЗМ-72, все та же «ведьма», прикрученная к поясу на животе моджахеда. Сверкнув ненавистью из-под надвинутой на лоб «пуштунки», он раскрыл окровавленную ладонь и на пол скатилась граната. Без чеки.
– Marg bar shouravi![25] – прошипел моджахед за секунду до взрыва.
Огонь полыхнул во все стороны, пожирая все на своем пути. Белый свет залил каменное подземелье. Тело Кондратия пронзила дикая боль, разорвавшая его на куски. В последнее мгновение своей жизни он успел почувствовать, как душа отделилась от уставшего тела и воспарила ввысь, покинув его навсегда. Вместе с ней исчезла и ненависть.
Глава девятая
Пробуждение
Удар когтистой лапы пришелся по плечу, но боль полоснула по всему телу, обожгла грудь. Треснула кожа, кровь брызнула во все стороны. Удар был настолько сильным, что его отбросило назад, и земля ушла из-под ног. Сорвавшись с самого края скалы, он полетел вниз, в глубокую бездонную пропасть. Но вскоре рухнул в воду, погрузился и стал тонуть. Вода заполнила всю грудь, дыхание прекратилось. Силы покинули. Он безучастно наблюдал из-под воды в последние мгновения своей жизни, как мечутся размытые фигурки на вершине холма, как кто-то прыгнул вслед за ним. Но ему было уже все равно, вскоре свет померк в очах, а тело погружалось все глубже, и душа поспешила расстаться с ним.
…Словно издалека доносились незнакомые голоса. Его трясли и тянули куда-то. «Наверное, я уже в раю», – слабо обрадовался Кондратий, не понимая, что происходит вокруг, и не обращая внимания на доносившиеся словно из другого мира голоса. Глаза его были закрыты и словно залеплены чем- то вязким. Он чувствовал только боль, охватившую все тело.
– Осторожней бери, помнешь!
– Понесли на телегу, авось жив еще.
Когда его бережно приподняли и понесли, тело вновь резанула дикая боль, заставившая Кондратия даже застонать. «Боль это хорошо, – пронеслась обжигающая сознание мысль, – значит, я еще жив. А этого просто не может быть».
Но голоса снаружи были иного мнения.
– Слышь, застонал… Жить будет еще, – произнес с надеждой один.
– Крови много вытекло, можем не поспеть, – засомневался другой, – Как довезем, надо Февронию сразу звать.
