Господин аббат, приехавший, как всегда, вечером, уже после окончания турнира, и из скромности разместившийся в тени, на самом дальнем конце стола, смотрел на героя дня тяжелым мрачным взглядом.
— Отчего ты, племянница, сидишь с таким лицом, будто проглотила лягушку? — шепотом поинтересовалась леди Роанна, сидевшая слева от девушки, справа от нее разместился сэр Чарльз.
— Голова болит, здесь слишком шумно, — нехотя ответила Маша.
Тетушка взглянула на нее укоризненно.
— Я в твои годы была не такой, и у меня никогда не болела голова в присутствии отважных рыцарей, — заявила она, откусывая половину от запеченной перепелки и запивая мясо большим глотком вина. — Можно подумать, будто тебе не нравится все это.
— Нравится, тетушка, благодарю вас. Позвольте только я ненадолго выйду, подышу свежим воздухом.
Не дожидаясь позволения, Маша встала из-за стола и вышла из зала. Вслед неслись громоподобные рокоты смеха и восторженные выкрики.
Девушка поспешно шла прочь, почти не разбирая дороги. Она ужасно устала и чувствовала себя в зале не на своем месте. Уж и вправду лучше бы вернуться в школу. Она впервые за долгое время с тоской подумала об уроках, домашних заданиях и даже контрольных. Все это казалось ей теперь едва ли не раем…
— Миледи Мария, — послышался из тьмы коридора тихий голос. — Умоляю меня, простите, я был бессердечным чудовищем, когда не посочувствовал вам по поводу болезни вашего отца. Как бы там ни было, грехи отцов да не падут на головы детей, и мне не хотелось бы, чтобы вы расстраивались.
Маша шагнула и заметила Эльвина. Он стоял, прислонившись к стене, кутаясь в темный плащ.
— Что тебе сделал мой отец? — спросила она, становясь напротив него и пытаясь разглядеть в сумраке выражение его лица.
— Мне — ничего, — ответил парень, упрямо наклоняя голову.
— Ну хорошо, не хочешь — так не хочешь. Прощай!
Маша развернулась и быстро зашагала прочь.
— Постой!
Эльвин догнал ее и робко дотронулся до рукава.
— Это… это дело чести. Я все еще не готов рассказать тебе об этом, но однажды обязательно все объясню. А пока… пока я хотел сказать, что проследил за отцом Давидом.
— Да? — Маша с любопытством обернулась. — И что же?
— Увы, наши подозрения, кажется, находят подтверждение. Пойдем со мной, и ты в этом убедишься.
— Пойдем, — кивнула Маша, направляясь к лестнице, ведущей вниз.
На ее плечи опустился мягкий плащ, все еще хранящий чужое тепло.
— Это тебе, а то замерзнешь, — небрежно сказал Эльвин, спускаясь по ступеням.
— А ты…
— Я привык.
Они вышли из замка. На темном небе бледным пятном сияла полная луна. Сегодня в ней было нечто тревожное и вместе с тем завораживающее.
— Как красиво, — выдохнула Маша, останавливаясь на ступеньках.
— Сегодня особенный день. В полнолуние особенно сильны потусторонние силы, — тихо отозвался Эльвин. — Будь осторожна и не отходи от меня ни на шаг. У меня есть освященный у Гроба Господня корд [4]. Он может спасти нас.
Маша хотела спросить, действительно ли парень верит в оборотней и прочую нечисть, но промолчала.
— Идем, — Эльвин взял ее за руку, и Маша вздрогнула от прикосновения его пальцев. Тепло руки юноши обжигало ее огнем.
— Пойдем…
Не говоря больше ни слова, они приблизились к церкви, и Эльвин стал обходить ее со стороны стены. Остановившись у небольшого окошка, он поманил к себе Машу. Она подошла. Окно было затянуто тканью, но часть ткани отошла, оставляя небольшую щель, сквозь которую можно было заглянуть внутрь.
Девушка посмотрела на Эльвина. Тот приложил палец к губам и кивнул.
Чувствуя, что у нее подгибаются колени, Маша прильнула к щели. В нос ей ударил странный тяжелый запах.
Девушка пригляделась. Сначала она не могла ничего разобрать. В маленьком глухом, как келья, помещении было едва ли не темнее, чем на улице. На противоположном конце от окна стоял стол. На нем едва теплилась лучина, помещенная в глиняную плошку. На столе лежало нечто темное, над которым склонялась облаченная в черное одеяние фигура.
Фигура, в которой Маша, скорее интуитивно, узнала отца Давида, немного отступила от стола. В руках у священника был нож, на мгновение блеснувший в воздухе и опустившийся вниз. Неторопливо, будто занимаясь обыденной скучной работой, отец Давид резал лежащее перед ним человеческое
