Там она разве что одну десятую понимает, а слушает и просит: “Дальше рассказывай”, вообще это дело темное— что “рано” и что “не рано”. Всякая книга (и не только детская) опережает опыт читателя, в ней всегда больше, чем человек знает (знал до того, как прочел эту книгу).
Не хотелось Маше вчера уходить от папы. Были у него и еще книги, но их мы будем читать и разглядывать сегодня.
11.7.59.
...Машка ездила с родителями в Сестрорецк. Ей купили в игрушечном магазине железное ведерко и пластмассовые формочки.
Из магазина прошли в привокзальный садик. Маша не могла наглядеться на свои обновки. А там, в саду, в ящике с песком играла очень занятная маленькая девочка. Поначалу я думал, что это мальчишечка,— если не ошибаюсь, она была в штанах. Девочка стала играть с Машей. Отец ее, подвыпивший молодой дядя, сказал, что зовут ее Люся, что ей два годика, а потом стал жаловаться, что вот “мамки не можем ей найти”. Девочка— от рождения сирота, мать ее умерла два с половиной года назад, при Люсином появлении на свет.
— Разве трудно маму найти?— бездумно спросили мы этого маленького человечка в кепке с пуговкой.
— Трудно... Ведь надо такую, чтобы мачехой не была. И спешить надо. Потом поздно будет. Надо, чтобы Люська не знала, чтобы мамкой звала...
Стало нам очень жаль эту девочку. Отвел я Машу в сторону, объяснил, что у девочки нет мамы, и деликатно намекнул, что неплохо бы подарить Люсе формочки и ведерко. Не буду рассказывать, как происходило это. Конечно, Машке не очень-то хотелось отдавать только что приобретенные игрушки. Но ей хотелось и пожалеть девочку, и она скрепя сердце пожалела— стиснула зубы и с улыбкой (да с улыбкой) отдала ей большую часть своих сокровищ.
Эта встреча в сестрорецком городском саду оставила глубокий след и памяти Машкиной и в душе.
Конечно, она понятия не имеет, что такое “умер”, “умерла”, но то, что существуют дети, у которых может не быть мамы или папы,— с этим она уже столкнулась.
Теперь на каждом шагу она задает такие вопросы.
Увидит стреноженную лошадь, пасущуюся на опушке леса:
— А мама у лошади где?
— А у муравья мама где?
— А детки у нее где?
А на днях спросила:
— А у самолета мама есть?
* * *
Где же они, эти родители, “которых нет”?
Мама рассказала мне вчера, что был у нее с Машей такой разговор.
— Это ваша дочка (про куклу)?
— Да,— отвечает Маша,— это моя дочка.
— А вы ее мама?
— Да.
— А папа у нее есть?
— Нет, папы нет.
— Да что вы говорите?! Бедная девочка! Где же ее папа?
— Папа? Он в магазин ушел.
* * *
На вопрос, есть ли у нее дети, Машка ответила маме (со вздохом):
— Дети у меня есть. Жены нет!
* * *
Любит “Огниво” Андерсена. Правда, в моем пересказе от Андерсена остаются рожки да ножки. Особенно ей нравится то место, где солдат с набитыми золотом карманами приходит в королевский город, в столицу, заходит в ресторан, а потом— в гостиницу. Когда я вчера описал комнатку, где остановился солдат (кроватка, два стула, стол, умывальник), Машка спросила:
— Это Комарово, да?
То есть Дом творчества в Комарове, где папа живет в очень похожей комнатке.
13.7.59.
Утром я работал и слышал, как она просилась “к папе” и как мама не пускала ее. Позже я узнал, в чем дело: Машка поймала муху!.. И очень хотела мне ее показать. А когда я вышел и у Машки появилась эта возможность, муха куда-то исчезла. Надо было видеть Машкино испуганное лицо!
— Где моя мука? Мама, где мука?— бегала она по всей даче.
Сейчас без четверти час. Только что скрипнула калитка. Вихляя тугим рыжим задом, прошел Машкин ровесник, трехлетний боксер Синдбад, за ним с пестрым раскрытым зонтиком— тетя Ляля.
14.7.59.
День вчера был жаркий. Вечером, уже в девятом часу, папа и мама пошли на Разлив купаться, взяли с собой и Машутку. Шел легкий дождик, в отдалении гремела гроза, а на небе— несказанно красивое нагромождение сизых и черных туч, пышных облаков. В облаках гигантские окна, просветы, оттуда— золотые снопы солнечных лучей, ниже, над крышами домов,— малиновый шар солнца.
Родители не только сами выкупались, но и вняли мольбам дочери— взяли ее с собой в воду. Она дрожала— не то от холода, не то от волнения.
А выйдя из воды, бегала с папой по песочку, любовалась уходящим на покой солнцем, искала на южной стороне небосвода молодую луну.
Обратно все трое шли босиком.
Машка вдруг остановилась, ноздри ее зашевелились.
— Чем пак?
Этот вопрос (“чем пахнет?”) она задает на каждом шагу.
На этот раз родители не сразу уловили в вечернем воздухе чуть слышный запах дыма.
* * *
Завтракали сегодня утром, отец огорчился, услышав, как тетя Минзамал спрашивала Машу:
— Ну, что тебе на второе дать?
Папа счел долгом объяснить тете Минзамал, что девочка— это девочка, а не дама, которая пришла в ресторан и выбирает блюда по карточке. Что дадут— то и должна есть. Мама согласилась со мной. А тетя Минзамал, боюсь, меня не поняла.
* * *
Мама уехала в Сестрорецк на рынок. Машу вывели во двор, велели ей играть на солнышке и там, где нет ветра. Но разве она усидит на месте? Отложив работы, играл с нею часа полтора на веранде. Лежал в шезлонге, Машка сидела тут же. Говорили по очереди по телефону: с Дедом Морозом, с мамой, с доктором Айболитом.
Потом Машка изображала Деда Мороза, говорила басом, ходила с какой-то особенной старческой осанкой. Потом она же была Айболитом, лечила меня и Тамару. Очень смеялась, когда я сказал в телефон Деду Морозу:
— Приезжайте, пожалуйста, Дед Мороз. Все мы будем очень рады. Что? Жарко? Боитесь растаять? Знаете что? Мы вас можем в холодильник посадить!..
* * *
Все-таки это чудо— фантазия трехлетнего ребенка. Это— самое настоящие искусство, искусство высокой пробы. Ведь она знает, что я говорю не в телефон, а в собственный кулак, знает, что я говорю не с Айболитом или с Дедом Морозом, а сам с собой,— и все-таки верит, что Айболит сейчас приедет и что Дед Мороз сердится потому, что ему предлагают посидеть в холодильнике.
* * *
Ходит по белому свету и пищит:
— Что? Как? Почему? Как называется? Какой? Чей?
На днях спросила:
— Это чейный?
17.7.59.
Играли вчера с Машкой в саду в “гостей”. Я сидел в гамаке, Машка меня угощала, кормила супом, жареной рыбой, киселем, конфетами, поила чаем. Но самым приятным угощением оказалась игра на рояле, которой угостила меня на десерт хозяйка.
Трудно словами изобразить, как это было. В роли рояля выступал гамак, тот самый, на котором я сидел.
Но где и когда Машка видела это? Откуда эти размашистые движения обеими руками, этот быстрый бег пальцев по “клавиатуре”, эти “мощные аккорды”?! Видела она только на картинке— в “Katzenhaus”— там, где тетя Кошка играет и поет. Но ведь там, на картинке, запечатлен один момент.
А как она пела! Уж этого я не берусь изобразить. Откинув голову и размашисто аккомпанируя себе, она пела что-то очень серьезное, “классическое”. И, обрывая себя на полуфразе, несколько раз спрашивала, обращаясь к публике:
— Еще?
В роли публики выступали тетя Ляля и я. Тетя Ляля давилась от смеха, а я... я наслаждался. Честное слово, с наслаждением и совершенно всерьез слушал эти серьезные, торжественные рулады...
18.7.59.
...Вечером сидели в гамаке, читали немножко.
Убедился, что у Машки все-таки недостаточно большой запас слов. Мысль у нее обгоняет слово. Даже вопрос не всегда умеет задать. А любознательность у нее, как и полагается в этом возрасте, с каждым днем становится все более жадной. Вчера увидела на картинке бегемота:
— Папа! Папа! Расскажи! Что? Какой? Почему?
