нельзя!..”
Она испугалась, смутилась, покраснела, опустила глаза.
Наевшись, ублаготворив себя до отказа, Машка, обнимая мать, спрашивала:
— Мама, что я еще хочу?
Этот странный вопрос она задает довольно часто.
22.7.59.
В Машкиной свите— неожиданное прибавление: мальчик Митя. Это уже совсем взрослый человек, почти старичок: ему семь с половиной лет!
И он очень свысока, снисходительно, почти презрительно обращался с Машей.
Но Машка увлеклась этим бывалым, прожженным парнем.
Только и слышно было:
— Митя! Митя! Где Митя? Митя где?
Играли в мяч. И не в какой-нибудь, а в волейбольный. Играли втроем: папа, Митя и Маша. Правда, Митя то и дело покрикивал на Машу:
— Уйди! Не мешай!
Но Машка не обижалась,— ей, кажется, даже льстило это, то есть то, что к ней обращается сам Митя.
23.7.59.
Сидели с Машей в саду, в гамаке, играли “в маму и сыночка”. Я был сыночек, Маша— мама.
Я спросил:
— А где папочка?
— Папа ляботает... писает книгу.
Потом сказала:
— Не кричи. Иди сюда, я тебе сисю дам.
Где она видела, как “сисю дают”?
* * *
На станции Курорт показал ей настурцию. Дал понюхать. Сказал, что цветок называется настурция. Через десять минут мама спрашивает:
— Маша, как называется этот цветок?
— Этот? Настанция?
* * *
Сегодня утром, ласкаясь к матери, сказала:
— Мамсиночка, какой у тебя нос молоденький.
Мама уверяет, что это высшая степень одобрения. Сейчас, в середине лета, Маша то и дело слышит: молоденькая картошка, молоденькие огурчики и так далее. Впрочем, не уверен, что это отсюда...
* * *
— Я в магазин ходила. Купила туфельки.
— Да? И сколько вы за них заплатили?
— Сколько? Три года.
* * *
А вчера Машка задала мне странный вопрос:
— Полюбить можешь?
27.7.59.
Утром сегодня во время гимнастики и после гимнастики подбирала под яблоней раннюю падалицу— крохотные, зелененькие, но уже так хорошо, по- августовски пахнущие яблочки. При этом кричала:
— Как много яблуков на свете!..
Что это? Откуда этот ямб? Не докопался.
А вчера мама сказала, что после обеда папа даст Маше конфету.
— Не жизнь, а сметана!— воскликнула Машка.
Мама мне рассказала об этом в ее присутствии. Стали допытываться: откуда? Кто это так говорил? Ухмылялась, молчала, а потом сказала:
— Аллочка.
На Аллочку (воспитанницу Минзамал) это похоже. Но Аллочка уехала от нас месяц назад— и, значит, целый месяц эта глупая поговорка хранилась где-то на дне крепнущей Машкиной памяти.
* * *
Ездили на велосипеде к тете Ляле и на обратном пути заезжали в переулочек, где папа недавно выследил двух индюшек. Обещал показать Маше и показал индюка-папу и индюшку-маму.
* * *
Кстати... Вопрос о родственных отношениях всего окружающего— не только людей, животных, но и неодушевленных предметов— последнее время почему-то чрезвычайно занимает Машу.
— А мама у них есть? А где папа? А дити есть? А тетя Ляля?
“Тетя Ляля” (как и “тетя Гетта”)— это, конечно, не имя, а степень родства.
Спрашивает про соседских девочек:
— А папа у них есть? А мама? А тетя Гетта?
На днях гуляла с мамой и увидела трех уток.
— Эта утка— папа, эта— мама, а эта— тетя Ляля.
Дачная хозяйка— тетя Шура— тоже нечто нарицательное.
Разглядывали картинки в книге про Белочку и Тамарочку.
— А где у них тетя Шура живет?
* * *
Спрашиваю:
— Как зовут твоих дочек?
— Эту зовут— Бася.
— А эту?
— А эту... эту— Пиня.
Откуда это? Сразу два— и таких колоритных, бабелевских еврейских имени: Бася и Пиня.
И ведь ниоткуда, сама выдумала.
* * *
Об отношении Маши к лакомствам.
Даем ей только фруктовые конфеты, карамель. Или мармелад. А шоколад ей, как и многое другое, запрещен врачами.
Вообще-то она не сладкоежка. Но клянчила конфеты постоянно.
— Конфетку дашь? Конфетку можно?
Я сделал опыт. Она принесла свою кругленькую корзиночку и похвасталась:
— Смотри, сколько у Маши конфет!
Я прибавил еще несколько. И сказал:
— Давай переложим эти конфеты в коробочку. И пусть эта коробка будет у Маши. И Маша, когда захочет, будет есть конфеты и угощать других.
Переложил конфеты в коробку из-под мармелада и отдал коробку Маше. Коробка лежала на столе на веранде, и Маша, по моим наблюдениям, не злоупотребляла своей властью. А может быть, она просто не поняла, в чем дело. Но и в этом случае нет оснований огорчаться. Легкость, с какой она рассталась со своими сокровищами, делает ей честь.
29.7.59.
Ходила с папой на полувысохшее болото за цветами. Ходить было трудно и страшновато: осока растет густая, под ногами какие-то кочки и ухабы, а папа не ждет— уходит все дальше и дальше.
— Па-па! Не уходи! Иди сюда!— кричала Маша.
А папа не ждал, уходил.
Маша его наконец догнала и говорит:
— Фалактел!
Папа не сразу понял— о чем она.
— Что ты говоришь?
— Фалактел,— говорит она и качает при этом головой.
Это она мамино “характер” повторяет. Дескать, ну и характерец у родителя!
30.7.59.
В седьмом часу вечера Маша купалась. Вода, говорят, была теплая. И неудивительно. Вторую неделю стоит невыносимая жарища.
Видели сегодня нечто страшное и даже зловещее. Набежали тучи, с моря подул шквалистый ветер— и вдруг с живых, летних, зеленых деревьев посыпались листья. Это называется “засуха”. Некоторые листья— желтые, но не осенние, золотые, а лимонно-желтые. Глядишь на них, и во рту кисло
