— Где?
— Нет, он уехал.
— Куда?
— Он в Ленинграде.
— На поезде уехал или в автобусе?
— Да, на поезде.
— А что он делает в Ленинграде?
— Ляботает. К нему Мороз в гости пришел. Они ляботают.
— Что же они делают?
— Играют. В магазинчик. Еще в прятки.
* * *
Сегодня во время гимнастики, когда Маша лежала на столе и проделывала ножками “велосипедик”, она вдруг почему-то заговорила о Деде Морозе.
— Дед Мороз придет?
— Придет.
— Подарки привезет?
— Да, детям привезет подарки.
— И мне?
— Ты же— мама?
— Нет, и мне, и мне!
— Я ж тебе говорю: взрослым Дед Мороз подарков не приносит. Ты же мама?..
— Да.
А в глазах мелькнуло что-то похожее на сожаление. Может быть, впервые подумала о том, что быть взрослым— это не сплошная масленица.
1.9.59.
Кончилось лето. И кончились наши дальние прогулки. А ведь давно ли, каких-нибудь две недели назад, в знойный день блуждали мы с Машей по высохшему болоту— там, где Гагарка впадает в море.
А сейчас и тети Ляли нет, и Синдбад не лает, и солнышко нас не навещает. Хмурое небо висит над опустевшим и притихшим Разливом.
Утром и днем я работаю. Мама— тоже. Машка возится или во дворе, или на веранде.
А к вечеру, после позднего нашего обеда, отправляемся на прогулку— в ближний лесок или на асфальтовую дорожку к сараю Ленина. Вчера, возвращаясь домой, заходили на почту, звонили тете Ляле.
Маша говорила уже не стесняясь, с очень взрослыми интонациями:
— Как ты поживаешь, тетя Ляля? А Синдбад как поживает? А кот Кузьма как поживает?
Потом громким шепотом, обращаясь ко мне:
— Что еще сказать?..
* * *
Сейчас второй час. Небо серое в белых подпалинах.
Маша во дворе— играет с соседской девочкой Леночкой и с каким-то мальчиком. Люди эти старше Маши года на два, на три, но им некуда податься: большие ребята разъехались— сегодня начало учебного года,— и волей-неволей приходится играть с нашей пигалицей. Меня эта снисходительность оскорбляет.
* * *
То и дело возникают задачи, решить которые не так-то просто. Вышел во двор, вижу— у калитки, ведущей в сад, отломана деревянная вертушка- закрывалка.
— Кто это сделал? Это ты, Маша?
— Нет.
— А кто?
Глаза забегали. Так бывает, когда она фантазирует, придумывает что-нибудь.
Я говорю:
— Кто?
— Деичка.
— Какая девочка? Леночка?
— Да.
— Ах, вот как! Это правда?
— Да.
А мне почему-то кажется, что неправда.
Взял ее за руку.
— Ну, идем к Леночке.
Смеется:
— Идем!!!
— Значит, это Леночка?
— Нет, это мальчик.
А там был и мальчик— в этой компании, которая играла сегодня утром у нас во дворе.
Так и не выяснил: правду она говорит или сочиняет?
А позже пришла ко мне. Я дал ей конфету. Она просит еще. Я спрашиваю:
— А тебе уже давали после ужина конфету?
Мнется. Вздыхает. Глаза испуганно бегают. Но говорит прямо:
— Давали.
— Кто тебе дал конфету?
— Тетя Минзамал.
Иду на женскую половину выяснять и узнаю, что ничего подобного, никто никаких конфет ей не давал! Значит, сама на себя наклеветала!..
* * *
Ох, сколько ошибок делаешь! Ошибок, которые так трудно исправлять потом.
Собирались идти в лес. Но за обедом Машка плохо вела себя, капризничала, грубила, и мне пришлось заявить, что с такой девочкой ни я, ни мама в лес не пойдем. Она не поверила. Мало ли угроз в течение дня ей приходится выслушивать— угроз, которые почти никогда не сбываются. Но на этот раз мы решили, что угроза должна осуществиться. Прогулка в лес была отменена. Мы с мамой оделись, чтобы идти на почту. Я вывел велосипед. Машка безмятежно бегала, уверенная, что сейчас и ее тоже позовут одеваться. Но вот я говорю:
— Ты готова, мама? Идем!
— Я тоже! Я тоже!— засуетилась Машка.
— Нет, ты никуда не пойдешь!
— Нет, пойду!..
На своем все-таки настояли.
И все как будто правильно. Проявили настойчивость, твердость. Наказали. Проучили. А меня не оставляет ощущение сделанной ошибки.
Из-за чего, собственно, сыр-бор загорелся? Началось с того, что Машка не хотела есть суп. Вспоминались мне весь вечер ядовитые строчки Ходасевича[ 7 ]:
Сегодня с утра Маша послушная, вежливая. И все-таки что то не то. Хотелось бы, чтобы это послушание, эта вежливость достигались другими мерами, другой ценой.
И еще заметил— со мной она говорит подчеркнуто вежливо и почтительно, но играть тянется к матери.
Неудивительно: ведь вчера я весь вечер отталкивал ее от себя.
4.9.59.
Сегодня совсем холодно. Утром у папы в комнате плюс десять градусов. Небо серое. Сад опустел, заглох, одичал. Все лето соседей наших мы не видели, а только слышали. А теперь все видно насквозь. Тихо. Отчетливо слышны в этой тишине железный грохот идущего поезда, детские голоса где-то на соседнем дворе, грустноватая песня петуха.
